Голос ее затихает, и она хитро улыбается мне. В ее глазах пляшут искры.

– Хорошо. Только в этот раз приклей ремень к Брэндоновой гитаре.

– Ты точно не пойдешь? – спрашивает меня папа в восьмимиллиардный раз.

Я качаю головой.

– А то давай, поиграли бы в «лошадь» на веранде. Ну пожалуйста, – умоляет он. – Эта рок-группа Брэндона… Они играют…

– Каждый раз все лучше и лучше, – перебивает его мама. – И это наш последний шанс услышать «Обитателей днища». Разве можно упускать такую возможность!

Знали бы вы, как я хочу упустить эту возможность, думаю я, пытаясь непринужденно помахать им на прощание.

И вот я одна в затихшем коттедже. Жду Клинтона. Жду. Мне не сидится на месте.

Я пересаживаюсь на диван, секунду гляжу на мамины блокноты на пружинке: она сложила их стопкой на кофейном столике. Открываю верхний, пролистываю рецепты. Когда добираюсь до пустых страниц в конце, начинаю постукивать пальцем по бумаге. Какой ужасный, пустой звук. Я хватаюсь за красный маркер (мама исправляет им рецепты) и, чтобы чем-то занять себя, рисую огромное сердце.

Закрашивая его алым, я слушаю знакомый рокот водопада вдали. Он пульсирует, как стук сердца.

Я лихорадочно пытаюсь придумать план. Что мне сделать, чтобы на сей раз нам с Клинтом никто не помешал? Как сделать так, чтобы этот дикий, взволнованный ритм моего тела – оно трепещет всякий раз, когда я вижу Клинта – стал слышен в самой идеальной обстановке?

Я пролистываю блокнот до конца, рисуя на каждой странице огромное пылающее сердце. Вот, наконец, и последний лист. Я быстро исписываю его.

В голове у меня все перемешалось. Я вырываю свои страницы из блокнота, хватаю одеяло со своей кровати, складываю и пихаю под мышку.

Я бегу наружу, сую в дверной проем записку, и спешу вниз с крыльца. Мое тело все вибрирует; я скрываюсь под густой листвой и жду, когда появится Клинт.

Он бежит к коттеджу. Думаю, куда быстрее, чем одобрил бы его доктор. Он взбегает по ступенькам крыльца, стучит. Снимает бейсболку, приглаживает волосы. Поднимает руку, чтобы постучать еще раз, и видит мою записку. Он хватает ее и читает то, что я написала:

Следуй за сердцами…

Он кидается к перилам, словно собираясь спрыгнуть, потом останавливается, передумывает (вспомнил слова доктора о повторной травме? Ха, уж я-то знаю). Бежит вниз по ступенькам.

Я нанизываю первую страницу с сердцем на нижнюю ветку дерева, что растет у самой тропинки к водопаду, и иду дальше, продолжая оставлять на деревьях свои сердечные послания. Иногда я оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, где там Клинт. Но даже оборачиваясь, я продолжаю двигаться вперед, не выходя из-под ветвей. Я еще не готова к встрече.

Он то и дело дергает рукой, словно приказывая себе успокоиться и подумать. Наконец он видит первое сердце. Клинт срывает его с дерева, и я вижу, как по лицу его расплывается улыбка.

Он оглядывается по сторонам, хватает сердце со следующей ветки и еще с одной…

Во мне бурлит волнение. Не страх. Я взбудоражена предвкушением. Адреналин разливается в моей груди теплой волной. Я принимаюсь снова нанизывать сердца на ветки. Я двигаюсь медленно, словно в замедленной съемке. Но теперь я не соревнуюсь с Клинтом. Это совсем непохоже на нашу гонку на квадроциклах. Я не хочу его опередить. Я хочу, чтобы он меня догнал.

Под его ногами – совсем рядом! – хрустит ветка, и бабочки у меня в животе радостно трепещут крыльями. Я не успеваю повесить последнее сердце, и он выхватывает его у меня из рук.

– Ну что, готова посмотреть на водопад?

Когда я оборачиваюсь, он кладет сложенные пополам сердца в карман.

– Я хотела впервые увидеть его с тобой.

Я вытягиваю руку, и Клинт вкладывает теплые, жесткие пальцы мне в ладонь.

Мы спешим на вершину холма; меня обдает мелкими брызгами. Чем ближе мы к верхушке, тем резче и чаще я дышу. О Боже… За последним поворотом открывается такой величественный вид. Белая пена каскадами спадает с утеса и мчится вниз, в маленький пруд. Ниже по холму бежит чистый голубой ручей. Повсюду щебечут птицы и цветут цветы; туман каплями оседает у меня на коже и свисает с ресниц.

Клинт показывает на плоский камень. Там, выше всего мира, мы можем стоять, не боясь упасть. Оттуда мы будем смотреть, как пчелы перелетают с цветка на цветок в поисках самого сладкого нектара. Белки и один отважный енот подбираются все ближе, а потом убегают от нас. Я гляжу вниз, на прозрачный поток, что вдалеке впадает в Рейни. Ритмичный шум воды напоминает мелодию. Песню любви. Я наблюдаю за маленькой серокрылой птичкой. Может, это голубь? Птичка устремляется вниз, чтобы попить воды, и внезапно я тоже испытываю страшную жажду. Я должна почувствовать воду на своей коже.

Я сбегаю вниз по камням со всей осторожностью; Клинт следует за мной. На краю широкого пруда у самого подножия водопада я раскладываю одеяло и сбрасываю кроссовки. Я готова погрузиться в эту воду, почувствовать, как вокруг меня танцуют пузырьки. Разве можно представить более идеальное продолжение того вечера? Вместо обычного душа у нас есть целый водопад. Я хочу, чтобы Клинт последовал за мной, снял шорты, сбросил обувь. Но он трясет головой.

– Нет, – говорит он, поднимая одеяло и жестом подзывая меня ближе. – Я хочу показать тебе кое-что.

Он ведет меня вдоль утесов, ближе к самому водопаду. Когда до него остается рукой подать, Клинт показывает мне на пещеру за стеной воды. Каменная комнатка с отполированными стенами, прибежище мира и покоя сразу за яростным, шумным потоком.

Я впитываю кожей сладостное уединение, а Клинт раскладывает одеяло на каменном полу.

– Идеально, – говорит он, садясь.

Наконец я приказываю ногам двигаться и присаживаюсь рядом с Клинтом.

На наших руках искрятся крохотные капли брызг. Я рисую маленькое сердечко на его предплечье: так дети оставляют картинки на запотевших стеклах.

Клинт берет меня за руку и прикладывает мою ладонь к своей груди. Сердце у него так колотится, что наверняка болят ребра.

– Это для тебя, – шепчет он.

Мы целуемся, будто нас и не прерывали: ни Джордж тем вечером, когда мы дурачились на озере, ни мама, ни угрызения совести. И уж конечно не древние (хотя и не слишком) истории любви. Будто наши сердца не зарастали сорняками мыслей о том, должны мы или не должны… Будто мы не переживали о том, что разобьем кому-то сердце или предадим собственное прошлое. Как будто мы никогда не испытывали боль. Будто никогда ничего не боялись.

Внешний мир исчезает. Пространство между нами заполняется чистым желанием. Хотя между нами и нет никакого пространства: мы обвиваем друг друга руками, придвигаемся ближе. Но даже так, грудь к груди, мы все равно недостаточно близки. Клинт стягивает с меня майку и снимает футболку со своей влажной, блестящей груди. Теперь между нами нет преграды, и все же этого мало.