Юг, вопит мой мозг. Надо ехать на юг.

Всю дорогу я обхватываю Клинта ногами. Не уверена, что мы едем в правильном направлении, но все равно еду дальше между деревьями. Мы направляемся на юг, и компас показывает на меня, единственного человека, который может вытащить нас из этого кошмара.

Мы едем с такой скоростью, какую только может перенести Клинт. Как я и подозревала, следы наших шин вскоре исчезают. Я потеряла их по дороге. Но компас все еще показывает на меня, и я пытаюсь убедить себя, что все будет в порядке. Но мое трепещущее, тревожное сердце подсказывает, что я не очень-то в этом уверена.

Впереди появляются магазины, но я не вижу задней панели, что нависала бы над верандой «Заводи». Потому что это и не «Заводь». Черт побери. Я облажалась. Мы приехали не туда.

И все же я продолжаю ехать, слегка поддав газа, чтобы подняться на пригорок, а потом петляю между двумя офисами и сворачиваю на улицу.

Мы оказались в каком-то пыльном, тесном районе; в таких собаки обнюхивают углы домов, а мужчины в комбинезонах слоняются у дверей. Темп жизни здесь, как в магазинах антиквариата.

Мне на глаза свисают волосы, и я сдуваю их со лба, рассыпая пряди по скулам. Я верчу головой, но смотреть тут все равно не на что. Я оглядываю пустынную пыльную улицу. Сосны и какое-то красное кирпичное здание впереди… Наверно, кафе. Снаружи несколько деревянных столов для пикника.

– Где мы? – пытаюсь я спросить Клинта. – В какую сторону ехать к «Заводи»?

В ответ раздается гортанный вопль.

Я разгоняю квадроцикл и несусь по улице к кафе. Потому что наверняка хоть у кого-нибудь там найдется работающий телефон. Или машина. Я уже готова потереть друг о друга две палочки, чтобы разжечь сигнальный костер. Посетители поднимают взгляд и смотрят на нас. Их глаза превращаются в огромные нули. Скрипят скамейки. Топочут ноги.

Я слышу свое имя.

– Заткнись, Клинт, – ору я, потому что именно он зовет меня.

– Стоп, стоп! Челси! Стоп!

Квадроцикл несется к сиденьям снаружи; раздаются вопли испуганных клиентов, которые машут руками, как птицы бьют крыльями, спасаясь от опасности.

– Челси! – снова слышу я крик. – Стоп!

Я поворачиваюсь и вижу знакомую полуседую шевелюру на широких плечах бывшего спортсмена.

– Что ты делаешь? – хмурится на меня папа.

– Я… я пытаюсь ему помочь. Он сильно повредил плечо.

Папа смотрит на Клинта (тот извивается на сиденье) и бледнеет.

В этот момент моей последней игры просто не существует. Как и целого года скованного молчания и злобных взглядов через стол. Никакой вины, никакой обиды. На самом деле, даже нас с папой нет. Только Клинт и его вывихнутое плечо, которое зловеще выпирает из-под футболки. Только человек, которому нужна наша помощь. Папа понимающе кивает.

– Заглуши мотор, – говорит он. – И жди здесь.

Он убегает. Я замечаю испуганные лица тех, кто только минуту назад ел за этими столами. Они все еще таращатся на меня, не в силах сдвинуться с места, когда к кафе подъезжает минивэн с эмблемой «Белого сахара». Оттуда выпрыгивает папа и помогает мне довести Клинта до заднего сиденья.

Дальше меня настигает дежавю, потому что навигатор привозит нас прямо к больнице. Мы снова в неотложке. Мы бегаем по коридорам, заполненным носилками, белыми халатами и лицами, что изо всех сил пытаются казаться спокойными, но выглядит это очень фальшиво.

В последний раз, когда на носилках лежала я сама, когда рентгеном просвечивали мое бедро и белые линии светились на черной бумаге под жестким больничным светом… Тогда мне казалось, что страх меня просто раздавит.

Однако теперь, когда они показывают пальцем и говорят «вывих», словно это какое-то откровение, а не диагноз, я спокойна. Я уверена.

Именно я держу здоровую руку Клинта, пока его родители ждут в коридоре. Именно я говорю ему, что осталось подождать совсем немного, когда он глотает обезболивающее, запивая его тепловатой больничной водой.

И именно я говорю ему не смотри, когда врач начинает тянуть его за больную руку, крутить и дергать, пытаясь понять, как поставить сустав на место. Именно я говорю ему смотри сюда, показывая на свои глаза, когда процесс продолжается. Именно я поддерживаю Клинта, когда он кричит, будто ему делают операцию без наркоза. Именно я помогаю ему сесть. Во мне срабатывает какой-то неведомый механизм, и мне не страшно. Совсем нет. Я не испытываю сомнений. Я не думаю о том, получится ли у меня. Я знаю, что справлюсь. Ради него.

Интересная это вещь – страх. Стоит от него отвернуться, стоит посмотреть на что-то еще… посмотреть в темные глаза на прекрасном лице, посмотреть на локон черных волос, свисающих с потного лба… и понимаешь, что повернулась к страху спиной.

Ты смотришь прямо на свою силу.

Во всяком случае, так вышло у меня. Помогая Клинту, я смотрю на свою собственную силу.

Плечо болит так сильно, что мне хочется достать бензопилу. Я бы, не раздумывая, отрезал всю эту гадость; обкорнал бы себя, как старый дуб.

Меня тошнит; голова кружится. Мысли не тянутся прямыми линиями, а взрываются, как фейерверки. Все воспоминания столпились в памяти: ущелье, перевернутая «мазда», странное ощущение от льда, когда я пытался играть дальше. И то, как я работал, все время работал, как будто в работу можно убежать от горя и перестать чувствовать себя таким опустошенным.

А потом похороны. Я думал, что зарыть свои чувства будет так же просто, как швырнуть горсть земли в раскопанную яму. Но у меня не получилось; я все равно ощущал боль. Такую же сильную, как от вывихнутого плеча.

И вот все повторяется; еще один несчастный случай. Но на сей раз меня обнимают женские руки. Она стала не источником боли, а утешением в минуту, когда боль ударяет меня со всей силы.

Когда сустав наконец щелкает, эта худшая в мире, разрывающая на части боль стихает. Все еще больно, но я чувствую такое облегчение, что оседаю в руках Челси. И она обнимает меня, пока я разваливаюсь на части.

Кроме меня, на веранде нет никого. Я наблюдаю за пляской светлячков в траве. Джин бродит где-то вдалеке, ищет мой застрявший в грязи квадроцикл. Клинт вернулся домой, где Сесилия выдает ему внеочередную порцию материнской заботы. Папа в ресторане, стоит у кассы, пока кто-нибудь из персонала не приедет его заменить. Над моей головой закат окрашен в такую густую красноту, что кажется почти фиолетовым: именно такого цвета бывает небо после того, как протаскивает тебя сквозь пугающую грозу. Компенсирует шок такой сверхъестественной красотой.

Я утащила из ресторана бутылку пива, и оно приятно горчит на языке. Я то и дело подношу прохладное стекло бутылки к своему пылающему лицу.