Джой ухмыльнулся:

— Ну да, конечно. Но знаешь, что мне пришло в голову?

— Так что тебе пришло в голову?

Джой извлек из нагрудного кармана рубашки газетную вырезку и разложил ее на столе. Стэн узнал статью из предыдущего номера газеты — рассказ очевидца. Джой ткнул пальцем в фотографию автора.

— Видишь этого типа? Тот самый, кто сегодня рассказывает о своем разговоре с этим гребаным Спасителем. И вот что я думаю — стоит поболтаться у конторы «Лайт» и посмотреть, что это за кусок дерьма.

— То есть ты хочешь выследить его? — Похоже, это пустая потеря времени.

— Ага. А почему бы и нет? Уж лучше, чем сидеть в сортире, как я называю свою сегодняшнюю жизнь.

Но разве это не так? Для них обоих.

Чем больше Стэн думал об этой идее, тем больше склонялся к мысли, что Джою это пойдет только на пользу. Пусть даже он окажется с пустыми руками — как у него в большинстве случаев и бывало, — по крайней мере, будет чем-то занят, вместо того чтобы целыми днями сидеть на стуле в мусорном ящике их квартирки, вперившись в телевизор.

— Может, я составлю тебе компанию, — сказал Стэн. — Просто чтобы подстраховать тебя.

Он бросил эти слова небрежно, но на самом деле был совершенно серьезен. В эти дни Джой напоминал кусок пластиковой взрывчатки. И трудно было сказать, что послужит искрой в детонаторе.

— Выглядишь ты ужасно, — сказала Кейт своему отражению в зеркале ванной. Бледная, темные круги под глазами… по крайней мере, нет конъюнктивита. Она допоздна с тревогой думала об аденовирусе — вот и симптомы бессонницы.

Она посмотрела на ладонь. Крохотный след от укола уже исчез. Два дня, когда эта точка воспалилась и болела, она опасалась, что у нее какое-то заражение. Но сегодня от болей не осталось и следа.

А вот об усталости этого не скажешь. Она не сомневалась, что причиной ее были сны. Прошлой ночью ей достался самый странный из всех. Всю ночь она летала над пространством, усыпанным монетами — пенни, никели, даймы и четвертаки, — все размерами со стадион. А в голове у нее гудела сумятица голосов, большей частью незнакомых, кроме голоса Жаннет и, похоже, Холдстока. Они, приближаясь и удаляясь, звали ее по имени.

И тут сон прервался.

Она услышала, как вошла Жаннет и прямиком направилась в свою комнату.

А ее ждало очередное утро в состоянии полной измотанности — физической, душевной, эмоциональной.

Какая-то часть ее существа хотела сбежать. Эмоциональные оскорбления со стороны Жаннет — она вела себя так, что оскорбительны были даже молчание и равнодушие, — все это было больше, чем Кейт могла вынести. Но она продолжала убеждать себя, что это не Жаннет. Ее мозг поражен, и подлинное «я» Жаннет отчаянно взывает о помощи. И Кейт держала здесь лишь необходимость спасти настоящую Жаннет.

Жужжание зуммера… она открыла дверь ванной. Это из вестибюля. Кто-то внизу хочет зайти. Жаннет перестала отвечать на любые звонки — в дверь, по телефону, — так что Кейт знала, что ответить придется ей.

Ради бога, кто это может быть, подумала она, нажимая кнопку звонка.

—Да?

— Кейт, это Джек. Нам надо поговорить.

Надо ли, опять подумала она.

— О'кей. Поднимайся на кофе.

— Ты не могла бы спуститься? Зайдем к Эндрю или куда-нибудь еще.

У Джека был такой серьезный голос. Что у него на уме?

— Дай мне что-нибудь накинуть.

Через несколько минут она в джинсах и свитере спустилась в вестибюль здания. Жаннет она оставила записку с сообщением, куда идет. Впрочем, Жаннет это не интересовало.

Она увидела, что Джек, тоже в джинсах, но во фланелевой рубашке, ждет на тротуаре. Видно было, что и он не отдохнул толком. Встретив Кейт, он обнял ее.

— Я знаю о тебе и о Жаннет, — тихо сказал он, — но это, черт возьми, ровно ничего не меняет. Ты моя сестра, и я люблю тебя.

Внезапно Кейт поняла, что она прижимается лицом к его груди и плачет, захлебываясь сдавленными рыданиями. Она пыталась взять себя в руки, но рыдания не прекращались.

— Все в порядке, Кейт, — ласково проговорил он. — Ничего не бойся. Ни одна живая душа…

Высвободившись, она вытерла глаза.

— Я плачу не поэтому. Я так рада, что ты знаешь. Ты не представляешь, какое это облегчение — перестать скрывать от тебя, рассказать хоть кому-нибудь…

— Ох… да ладно тебе. Я провел полночи, прикидывая, как бы получше тебе это сказать. Я не знал, как ты отреагируешь. Я…

Она привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Ты поступил как нельзя лучше.

Кейт постояла еще несколько секунд, прильнув к брату. У нее кружилась голова от облегчения. С сердца спала та тяжесть, которую она несколько лет носила в себе.

— Давай погуляем, — предложил он. — Я еще не напился кофе.

— Но дай мне еще раз услышать эти слова, Джек, — сказала она, когда рука об руку они шли к Седьмой авеню. — Неужели моя порочность в самом деле ничего не изменит в твоем отношении ко мне… или ты просто успокаиваешь меня?

Он скорчил гримасу:

— И вовсе ты не порочная.

— Еще какая.

— Ничего подобного. Когда я слышу слово «порочная», то представляю себе толстую бабу в комбинезоне и сапогах, с лохмами на голове, которая выражается только матом.

Она засмеялась:

— О таких мужеподобных созданиях речь больше не идет. Просто мы сами так себя называем. Как говорит Жаннет: «Возвращаем слову его значение». — Вспомнив выражение Жаннет, Кейт ощутила прилив грусти. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Ладно. Вопрос, насколько я понимаю, заключается вот в чем — поскольку я каждодневно вру о себе всем напропалую, как ты можешь быть уверена, что тебе я говорю правду?

— И вовсе не…

— Или, может быть, я из тех либералов, которые политкорректно удирают от разговоров на эту тему?

Неужели она обидела его?

— Джек…

— Давай хоть кое-что выясним раз и навсегда, Кейт. Я не поклонник политкорректности и не либерал. Кроме того, не консерватор, не демократ и не республиканец. Я исхожу из одного принципа: твоя жизнь принадлежит тебе. И это означает, что ты вольна делать с ней все, что хочешь, пока это не мешает свободе других людей распоряжаться своей жизнью. Это означает, что твое тело принадлежит тебе и ты можешь делать с ним все, что захочешь, — прокалывать, накачивать наркотиками, сжигать. Твое дело. То же самое и с сексом. Пока тебя к нему силой не принуждают, меня не касается, как ты им занимаешься. Я не должен ни обвинять, ни оправдывать, потому что это не моя жизнь. Она твоя. В той же мере я не должен ни понимать, ни объяснять. Чего, кстати, я не делаю.