Вязила был самым богатым, важным и толстым. На Полуденной его слушали. Он веско поклонился:

– Поздорову ли, батюшка старейшина и ты, святой моранич! Почто нашего уличанина куда-то ведут, а нам даже не сказывают?

Твердила, державшийся сурово и строго, вдруг усмехнулся.

– Ишь поднялись за правое дело, уличанина от своей же стражи спасать, – ответил он всем троим сразу. – Так ли прибежите, желанные, когда вечевое било вправду сполох ударит?

Уже глухой ночью Верешко сидел возле нетопленой печи. Слушал, как похрапывает разметавшийся на лавке Малюта. Улыбался, шмыгал, вытирал нос кулаком.

Стыдился, вспоминая кромешные мысли, приходившие днём. Вот что получается, когда начинаешь веру терять!

Он привык побаиваться бездомных ровесников, думал, те обобрать хотят подвыпившего отца… а камышничкам, оказывается, посулили каши горячей, если разыщут Малюту и приведут к нему кутовых обходчиков. И Твердила с Люторадом и купцом Замшей вовсе не казнить собирались валяльщика за мнимое злодеяние. Всего-то хотели удостовериться, его ли работы был кровавый суконник. Зачем, что там случилось – гадать ещё и об этом у Верешко не было сил.

Уличане потом пошли проводить, помочь свести Малюту домой. Только отца уже не было там, откуда Верешко забрала стража. Сонного валяльщика унёс на плече слепой Некша. Когда прибежал Верешко, отца складывали наземь у домашней калитки. Сын чуть не заплакал от облегчения…

…И увидел купца Угрюма, стоявшего здесь же. Сердце опять стукнуло мимо, но вид у давешнего пожильца был совсем не такой грозный, как утром. Угрюм прошёл за шабрами в дом. Когда Малюту благополучно уложили на лавку – кашлянул, подозвал Верешко.

Тот заново испугался: ещё пропажа открылась?.. Угрюм что-то вытащил из-за пазухи, светлым взглядом обвёл уличан.

«Ты, парень… Я тяжких слов было наговорил… Бисерины, гладкие они, сам знаешь… в щёлку ускользнут долой с глаз – и нету их, а я сдуру злое подумал. Вот, возьми, не хочу совестью маяться. Подрастёшь, девке подаришь, вспомнишь меня!»

И ушёл, а в руке Верешко осталось прилюдное подтверждение чести отца. Дивный плетенец, каких в Шегардае не делали.

Вот тогда он как следует понял: всё будет хорошо.

Завтра Малюта проснётся здравым и трезвым. Они засучат рукава, вымоют ремесленную. Сходят к Мирану за шерстью. Уговорят Жёлудя вернуться. Рощинка, узнав, сам назад прибежит. Скоро поплывут запахи мыла и кипятка… зазвучат во дворе песни… Отяготит кошель серебро, придёт с торга пугливый молодой раб… Обвыкнется, помощником будет…

Настанет радостная и добрая жизнь…

Эльбиз и Эрелис уже хорошо разведали Выскирег, но со Златом равняться не посягали. Он знал в обжитых пропастях каждую щёлку, каждый крутой и редко посещаемый ход. Когда брат с сестрой затевали тайную вылазку, без него дело не обходилось.

Никто не обратил внимания на троих мальчишек-лохмо́тников, выникших из узкой расселины. У самого шустрого и востроглазого падала на глаза великоватая шапчонка. Другой, круглолицый, берёг повязанную ладонь. Эрелис накануне полдня воевал упрямую дуплину. Морёное дерево было железной твёрдости, вот и соскользнула рука.

– А мгла если? – спросил Злат. – Нешто различите?

– Различим, – пообещала Эльбиз. – Дядя Сеггар на глядном месте знамя поставит, чтоб нам заметить.

Эрелис вздохнул:

– Нету там никого. Не порно ещё.

– Не порно, – согласилась сестра. – А мы всё равно поглядим. Наше дело ждать да примериваться!

Злат вёл их наверх окольными путями, по возможности минуя бойкие пробеги, где хаживали Гайдияровы порядчики, а народ то и дело жался к стенам, давая проезд гружёным тележкам. Временами дорога выводила на обледенелые плечи скал, с каждым разом всё шире распахивая мглистую овидь Зелёного Ожерелья.

– Я скоро уеду, – тихо повторял Злат. – Запоминай путь, государь.

Он не смел называть Эрелиса братом, хотя их связывало родство. Злат был боковым побегом на древе царевича Коршака. Восьмой наследник, прозванный Жестоканом, не озаботился ввести пригульного в род. Зато подобрал ему невесту: дочь богатого промышленника из Левобережья. По Коршаку уже скоро пять лет как справили тризну, однако Злат носил гребень просватанного. Собирался нынешним летом отбыть к наречённой. Праведная семья от данного слова не пятила.

Тропка снова нырнула в каменную глубину, в душноватое, влажное тепло обитаемых выработок. Серенькие оборвыши пробирались по стеночке, неприметные в отсветах сальников.

Умы и языки выскирегцев занимала самая свежая новость.

– Уж тот рыжий котище мял её, мял…

– Чей он хоть? Сапожника вроде?

– Не, сапожников ласковый, а этот – как есть варнак! Когти что гвозди!

– Из-за островов прибежал, от кощеев.

– Медников чёрный без уха приплёлся, усмарёв серый полхвоста до дому донёс… Всех побил!

– А тискал-то, тискал, за шиворот зубами хватал… Клыки – во!

– Она ж вроде царевны кошачьей. Небось с женихом под стать думали поблюсти. Что за котят метнёт, вот бы одним глазком глянуть?

– Ясно, рыжавушек.

– Да ну! Так тебе кровь царская и уступила.

– А будто не уступит? Ты доброго Аодха видал ли? С нынешними равнял?

– Да хоть на сына шегардайского посмотреть. Срамота!

– Нашёл по ком судить. Яблочко от яблоньки! Его отец…

– Язык-то попридержи.

– Его отец, слышали, речные берега путал!

Один из оборвышей оглянулся. Двое других тотчас ухватили приятеля, повлекли дальше. Подземная улица жила обычной жизнью. Ссорилась, смеялась, выносила свой суд. До мальчишек никому не было дела. Таких, как они, мезонек по Выскирегу шаталось – впору котляров кликать.

– Хорош царевич. Кошки не удержал, где ему державу удерживать!

– И глаза серые. Поистёрлось царское золото! Вот Гайдияр…

– Сестру бы поглядеть. Собой дурна, говорят.

– Небось родословы над книгами слепнут, жениха ей подыскивают.

– Тихо, болтуны!

– Если уж такой род миновался…

– Тихо, говорю! Дошуткуетесь до кобылы!

Другие ещё помнили позавчерашнее, остылое. Приговор мнимому родичу, побор, наложенный на Кокуру. Когда из пекарни левашника везли вниз обшитые короба, на сладкий дух не оборачивался только насморочный.

– Лаком владыка наш… – доносились приглушённые пересуды.

– Попробовать бы те постилы!

– Попробуешь… кнута с узлами за болтовню.

– А обречённик что? Ещё мается?