— Да вроде того.

И тут Беспалого вдруг осенило.

— Он переодевался, говоришь? А не заметил, не было у него на груди какой-нибудь татуировки?

— Татуировки? — озадаченно переспросил тощий. — Не, не заметил.

— На груди должен быть крест большой, а по обе стороны от него два ангела с крыльями! Не мог не заметить! Вспомни! — разгорячился Беспалый.

Тощий помотал головой.

— Не было. Не видал.

Беспалый вздохнул и искоса поглядел на Лукашенко. Тот сидел с непонимающим видом и переводил взгляд с Беспалого на тощего и опять на Беспалого.

— Ладно, а направлялся он куда?

— Да не докладывался! — грустно усмехнулся тощий. — На север ушел. Дальше на север, вдоль реки. А мы, как только он ушел, схватились, добежали вот до рабочего поселка, а оттуда на лесовозе сюда.

Беспалый хмыкнул:

— Это странно, Сергей. Если с Аненя и бегут — то обычно чешут на юг. А этот толи с юга на север отправился? Вряд ли.

— А автомат-то у него откуда? Да еще незаряженный? Расстрелял, что ли, магазин в лесу? — буркнул Лукашенко.

Автомат! Беспалый вспомнил, что у пропавшего в лесу младшего сержанта Шлемина тоже был автомат. К тому же, по описаниям, бродяга, напавший на туристов, сильно походил на Варяга. Неужто он?! Настроение у Беспалого как-то враз ухудшилось. Однако посвящать полковника Лукашенко в свои малоприятные дела он не намеревался. Надо во всем разобраться самому. И Александр Тимофеевич, будто вспомнив чего, перевел разговор на другую тему.

— Да, Сергей Сергеич, — взмахнул рукой Беспалый. — Зашел-то я вот по какому делу. Меня тут в Москву тянут на ковер — командировочное предписание нужно. Оформила?

— Конечно, Тимофеич. Это, видать, по поводу бунта? Расскажи-ка мне, что там у тебя все же стряслось?

Беспалый глазами показал на посторонних и отозвал полковника в сторону.

— Да ты ведь и сам все знаешь, — понизил голос Беспалый. — На той неделе забузили мои архаровцы. Стрельба поднялась. ОМОН пришлось вызывать. Есть жертвы. Вот теперь на разборку тянут.

Лукашенко понимающе вздохнул.

— И много полегло? — Беспалый кивнул.

— Много, Сергеич. Такого у меня давно не было. Троих омоновцев покалечили. А из зеков девять копыта откинули.

— Вот это да, Александр Тимофеевич! Серьезное дело. Теперь тебе долго придется отмываться! — пророчески заявил Лукашенко.

Выйдя от Лукашенко, Беспалый не сразу пошел в гараж, а завернул на переговорный пункт. Он заказал срочный разговор с дежурным по колонии лейтенантом Вавиловым. Еще в кабинете Лукашенко он понял, что ему следует делать, и теперь торопился отдать соответствующие приказы,

— Дежурный по части лейтенант Вавилов! — услышал Беспалый высокий до фальцета голос.

— Это Беспалый. Слушай, лейтенант, пока меня не будет, надо еще разок прочесать местность. Идите широким сектором на север. Ты меня понял — на север! В направлении речки Рыська. Осмотрите каждый куст!

— Там же сплошные болота, товарищ подполковник? — задал лейтенант обоснованный вопрос.

— Я знаю, потому и приказываю искать именно там. Поройтесь вблизи скалы, что торчит на стрелке, возле Стылой.

— Что прикажете искать?

— Искать что? — Беспалый задумался. — Ищите следы крови, автоматные гильзы… Даже если кучу человеческого говна найдете — возьмите на анализ! Словом, ищите все, чего не должно быть в безлюдном лесу! Ты меня понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

Положив телефонную трубку, Беспалый вышел на улицу. Июньское солнце пекло нещадно. Он невольно задрал голову вверх, сдвинув фуражку на брови. Если по лесу бродит Сашка Ковнер — хрен с ним. Выживет — его счастье, сдохнет — туда ему и дорога. Но а если это все же Варяг пустился в бега? Хлопот не оберешься. Вот сволочь! Сколько же ты мне будешь кровь портить? Надо этого гада непременно выследить и загнать в угол, как крысу. Надо заставить эту сволочь кровью харкать и захлебнуться в собственном дерьме.

Так просто Беспалый обиды не прощает!

Багульник уже зацвел. Казалось, вся тайга пропиталась его удивительным ароматом — тонким и пьянящим. Отец Потап глубоко вдохнул и зажмурился. Больше всего на свете он любил вот это время. После тяжелой, продолжительной зимы поздняя весна здесь казалась особенно пронзительной. Особенным был и воздух — чистый, звенящий, напоенный свежими запахами оттаявшей земли, хвои и багульника.

«Багульник хорош от кашля», — подумал отец Потап и, обернувшись к дому, крикнул:

— Елена!

Он всегда звал внучатую племянницу полным именем, по-православному, как в святках. Даже когда она была еще совсем маленькой, отзывалась только на это имя, а в школе строго выговаривала учителям:

— Никакая я не Леночка. Елена!

Она вышла на крыльцо и вопросительно посмотрела на деда. Он невольно залюбовался ею. Высокая, сильная, со спокойным лицом и серьезными темно-карими глазами, чуть смугловатой кожей, доставшейся ей в наследство от матери, в крови которой наверняка бродили какие-нибудь тувинские гены, она была по-настоящему хороша. «Эх, мужика бы ей прилежного, толкового, работящего, — вздохнул про себя отец Потап. — Замуж ей надо, детей рожать… А она сидит тут со мной, старым пнем, в глуши пропадает…»

Вслух он этого не сказал, чтобы не затевать с утра давний их спор, из которого Елена неизменно выходила победительницей: «Я так хочу!» — и все тут.

— Багульником пахнет как, — вдруг сказала она.

— Вот-вот, — подтвердил отец Потап. — Пойду соберу. Насушу — зимой от кашля поить меня будешь отваром.

Елена улыбнулась:

— Уж скажи лучше — погулять захотелось по весеннему-то лесу.

Отец Потап зыркнул на нее из-под насупленных косматых бровей.

— Все-то ты знаешь. И откуда только в доме священника ясновидящая взялась, — пробурчал он. — Принеси-ка мне рюкзак и палку. Да топоришко не забудь.

Она снова скрылась в доме, а отец Потап покачал головой. Он всегда поражался способности внучки-племяшки угадывать его мысли и намерения. «Может, все бабы такие?» — думал иногда он. Наблюдая за тем, как тянутся к ней животные — то лосенка приголубит, и он ходит потом во дворе, высасывая из марлечки творог, подвешенный на веревку стекать, то раненую лису выхаживает, и она ходит за ней, как привязанная, — он еще больше проникался уважением к своей любимице.

У отца Потапа никогда не было своей семьи. С женщинами он не жил и потому успокаивал себя мыслью, что эта порода людей просто ему неизвестна. Елена была единственной внучкой его сестры, жившей в Ленинграде. Мать ее умерла при родах, отец быстро спился после смерти жены, и девочку некоторое время воспитывала ленинградская бабка. Однажды летом она привезла Леночку в Северопечерск, к Потапу, и девочка, проведя здесь летние каникулы, так привязалась к «деду», что наотрез отказалась возвращаться обратно в большой город. Потап поначалу переполошился — как же так, как же он с ней справится! Но видя, как девочка без всяких капризов хозяйничает в доме, работает на огороде и ходит с ним в лес по грибы, он успокоился.