Когда год спустя я появился в качестве преемника Брюнинга на Лозаннской конференции, то попытался в какой-то мере компенсировать эту упущенную возможность. Я объяснил Эррио и Макдональду, что мое правительство является последним «буржуазным», которое они видят в Германии, если только они не готовы пойти на некоторые моральные уступки, не говоря уже об урегулировании проблемы репараций, что дало бы мне возможность противостоять национал-социалистической агитации. Я выдвинул идею о необходимости заключения консультативного пакта, не имея ни малейшего представления о том, что Брюнинг уже отверг именно такое предложение. Об этом эпизоде я еще расскажу в своем месте. В настоящее время Европейский союз стал объединяющим центром для всех, кто озабочен защитой континента от восточной угрозы. Но в период между двумя войнами народы-победители продолжали в значительной мере думать о балансе сил в терминах восемнадцатого столетия, причем ни один из этих народов не выдвинул государственного деятеля, который бы заслуживал такого определения.

Брюнинг пригласил Бриана и Лаваля в Берлин. И опять-таки от этого было мало проку, поскольку Брюнинг не сумел разыграть свою единственную козырную карту – предупредить о невозможности контролировать волну национализма, если только Германии немедленно не будут сделаны совершенно необходимые уступки. Его минимальные требования должны были сводиться к следующему: прекращение репарационных платежей, отмена тезиса об исключительной ответственности Германии за войну и утверждение ее права на равенство с прочими государствами в создании оборонительных вооружений. Вместо этого канцлер попытался убедить своих гостей, что в конце концов он сможет победить оппозиционные силы, которыми был теперь окружен со всех сторон.

Мораторий Гувера мало помог улучшению экономической ситуации. Брюнинг ввел в действие жесткие антиинфляционные меры: заработная плата и пенсии были уменьшены. Но он заслужил яростную неприязнь сельских жителей, введя фиксированные цены, которые были недостаточны для их существования, в то время как промышленность также разорялась из-за низких цен. Количество безработных увеличивалось на миллионы человек. Канцлер был вынужден прибегнуть к языку, который один только и мог обезветрить паруса оппозиции. В январе 1932 года произошла утечка информации о том, что он уведомил британского посла об уверенном отказе Германии возобновить репарационные платежи после окончания гуверовского моратория. Эффект, произведенный этим сообщением на французское общественное мнение, легко себе представить. Парижские газеты затопила волна раздражения, и Лаваль был вынужден уйти в отставку. Поговаривали, что Брюнинг искал rapprochement для того, чтобы избегнуть необходимости выполнять свои обязательства. Насколько было бы лучше, если бы он полностью прояснил ситуацию в Париже или в Берлине во время визита французского министра.

Новый французский кабинет под руководством Лаваля заговорил значительно более резким тоном. Было заявлено, что «Франция никогда не откажется от ее права на получение репараций». В этой атмосфере конференция по вопросам репараций, созыв которой в Лозанне был назначен сначала на 18 января, а потом перенесен на 4 февраля, была отложена до июня. Задержка могла только осложнить критическое положение Германии. Тем временем в Женеве собралась конференция по разоружению, на которой французский делегат, Андре Тардье, неожиданно предложил план формирования интернациональной международной армии. Брюнинг усмотрел в этом плане возможность восстановления равенства Германии в вопросе оборонительных вооружений и потому 21 апреля организовал для обсуждения этой проблемы частную встречу с Тардье. Следующая встреча должна была состояться 29-го в местечке Бессинь близ Женевы в доме, занимаемом государственным секретарем Соединенных Штатов мистером Стимсоном. У Брюнинга создалось впечатление, что за это время его план о равенстве вооружений был одобрен Соединенными Штатами, Великобританией и Италией во время дискуссии, прошедшей под председательством государственного секретаря Стимсона. Недоставало только согласия Франции. Но 29 апреля Тардье на встречу не приехал. Вместо этого он прислал записку, извещавшую, что он плохо себя чувствует. Брюнинг был уверен, что это была всего лишь дипломатическая отговорка, и в самом деле имел все основания для своих подозрений.

В течение всей предшествовавшей недели месье Франсуа– Понсе, французский посол в Берлине, объяснял всем и каждому, что позиция Брюнинга несостоятельна и что его преемником должен стать я. Казалось совершенно ясным, что генерал фон Шлейхер, глава Политического департамента армейского Верховного командования, составил план, которым поделился с Франсуа-Понсе еще прежде, чем у меня появилось хотя бы слабое представление о происходящем. В тот момент я находился с семьей у себя дома в Сааре. Шлейхер определенно решил сместить Брюнинга со своего поста и менее всего хотел, чтобы канцлер вернулся из Женевы, имея на своем счету какой бы то ни было успех. Наилучшим способом добиться этого было дать основание французскому послу телеграфировать своему правительству о бессмысленности уступок Брюнингу ввиду его неизбежного изгнания с занимаемой должности.

Трудно представить себе более поразительное развитие событий. Глава политического департамента Верховного командования армии счел для себя возможным поделиться с французским послом конфиденциальной информацией, которая сохранялась в секрете даже от заинтересованных лиц. Брюнинг впоследствии утверждал, что его уведомили о согласии французов с его предложением по разоружению 31 мая – за день до его отставки. Таким образом, интрига Шлейхера обошлась нам в шесть драгоценных месяцев. Меня не проинформировали о том, что предложение Брюнинга было принято. Мне по-прежнему интересно было бы узнать, как он может объяснить сокрытие от меня такой важной информации. Ведь успех, достигнутый, как он утверждает, в Бессине, не являлся исключительно его личным достижением. Он касался германского правительства, и ему не следовало допускать, чтобы его личная обида на своего преемника влияла на развитие событий. Мои собственные усилия по решению проблемы разоружения принесли плоды только 8 декабря, когда было уже слишком поздно, поскольку двухмесячные усилия по включению нацистов в коалиционное правительство с коллективной ответственностью провалились. К тому моменту политическая температура поднялась настолько, что любой успех во внешней политике стал невозможен. Если бы соглашение по проблеме разоружения было достигнуто в мае 1932 года, до начала Лозаннской конференции, то будущие события могли бы развиваться совершенно иначе.

Но мне следует вернуться к внутриполитической ситуации и к попыткам Брюнинга летом 1931 года отвратить неумолимо приближавшуюся катастрофу. Объявление моратория, предложенного Гувером, было одобрено на Лондонской конференции, но там не было предпринято ничего для осуществления надежд германского канцлера на общее решение проблемы репараций. Положение правительства в рейхстаге становилось все более шатким. Бойкот рейхстага ста пятьюдесятью одним депутатом от националистической оппозиции – представителями Немецкой национальной партии и нацистами – превратил «буржуазное» большинство в меньшинство. Именно теперь представлялся удобный для правительства случай изыскать какую-то форму сотрудничества с оппозицией. Вместо того чтобы принимать одну временную меру за другой, правительству следовало добиться доверия своих оппонентов путем предложения широкой программы таких реформ, дискуссии по поводу которых проходили на протяжении нескольких последних лет. Доктор Шахт, который был германским представителем при обсуждении плана Юнга, в предыдущем феврале упрашивал Брюнинга принять в коалицию нацистов. Подобные коалиции уже существовали в Тюрингии, Брунсвике и Ольденбурге, причем нацистам там пришлось смягчить формулировки своей программы, чтобы приблизить ее к программам партнеров по коалиции. Основательных причин не пойти на подобный шаг на уровне федерального правительства не существовало.