Психологический эффект этого открытия оказался куда более серьезным, чем от результатов, которых можно было бы достичь путем парламентского избрания. Выборы отметили реальное начало восхождения Гитлера к власти. В других выборах, проведенных несколько месяцев спустя под эгидой моего правительства, нацисты получили почти такой же процент голосов. Несмотря на это, левые партии всегда утверждали, что поворотным пунктом стали выборы 31 июля. Все опасения, высказанные мной канцлеру предыдущей осенью, оказались, к несчастью, хорошо обоснованными.

Оборот, который приняли выборы, имел и другие неприятные последствия – отношения между Гинденбургом и канцлером начали принимать все более напряженный характер. Президент был раздражен неспособностью канцлера организовать поддержку своего переизбрания всеми партиями. Хотя Брюнинг и не щадил себя в ходе избирательной кампании, ему все же не удалось предотвратить несправедливые и малоприятные нападки на доброе имя президента со стороны правых партий. Гинденбурга в особенности задело, что некоторые из его боевых товарищей в ходе выборов вели кампанию против него. Его решение действовать более независимо от политических партий было принято под впечатлением событий, произошедших до и во время выборов, и формирование моего кабинета явилось естественным следствием этой эволюции.

13 апреля правительство ввело в действие очередной чрезвычайный декрет, запрещавший нацистские организации СС[57] и СА[58]. Через два дня президент указал министру внутренних дел генералу Гренеру, что такой запрет должен касаться всех военизированных организаций, созданных различными политическими партиями. Гренер объявил, что не имеет оснований предпринимать что-либо против коммунистической («Rotfront»), социалистической («Reichsbanner») и других подобных организаций. Через месяц он ушел в отставку.

Резонно задать вопрос: зачем вообще понадобилось политическим партиям в цивилизованном государстве создавать эти «охранные отряды»? Ответ очень прост. В Великобритании или Соединенных Штатах полиция охраняет мероприятия всех политических партий. В Веймарской республике дела обстояли иначе. Собрания правых постоянно прерывались и разгонялись радикалами левого крыла. Полиция, большая часть которой контролировалась социалистическими министрами внутренних дел отдельных земель, не принимала или не желала принимать по этому поводу никаких мер. В связи с этим правые партии были вынуждены организовать собственную полицию, а социалисты, в свою очередь, сочли необходимым создать «Reichsbanner» для защиты от «врагов республики». Коммунисты и нацисты включили положение об организации этих особых отрядов в свои партийные уставы. До 30 января 1933 года предполагалось, что все они не имеют оружия, но после этой даты отряды СС и СА начали носить его в открытую.

Запрет нацистских «коричневых рубашек» стал важнейшим фактором в последующем развитии событий. Он также проливает свет на двуличие генерала фон Шлейхера. Брюнинг рассказал в своем письме, опубликованном в июльском номере 1948 года газеты «Deutsche Rundschau», о своем совещании с германскими командующими родов войск – генералом фон Хаммерштайном, адмиралом Редером и генералом фон Шлейхером, а также с некоторыми вождями социал-демократов. На совещании обсуждался план запрета нацистской партии. Президент отказался предпринять любые действия, которые не предполагали бы одновременного запрета другой революционной партии – коммунистов. Брюнинг теперь утверждает, что в то время, когда он ездил по стране, выступая по поручению президента с речами, представители армии и министры внутренних дел различных германских земель договорились о введении запрета «коричневых рубашек». Хотя он и говорит теперь, что считал этот декрет преждевременным, в то время он преодолел возражения президента угрозой одновременной собственной и генерала Гренера отставки. Этот эпизод он описывает как основную причину своего разрыва с президентом. В соответствии с рассказом Брюнинга, Шлейхер не только настаивал на роспуске «коричневых рубашек», но даже сказал Брюнингу, что ни он сам, ни Хаммерштайн не могут взять на себя ответственность за поведение армии при любом правительстве, которое включит нацистов в состав своей коалиции или станет чрезмерно поддаваться влиянию нацистской партии. Отсюда явствует, что Брюнинг предпринял этот шаг только с одобрения и при поддержке Шлейхера, рискуя при этом разрывом отношений с президентом.

В апреле дело было сделано. Если Шлейхер изменил к тому времени свое мнение и пришел к выводу, что участие нацистов в правительстве поможет разрешить проблему власти, то для него и Хаммерштайна было бы честнее сообщить об этом канцлеру. Последовательность событий можно признать логичной только при условии, что Шлейхер видел в этом запрете повод вызвать сначала отставку Гренера, а затем и самого канцлера. Гинденбург был прав, настаивая на роспуске всех военизированных организаций. Если вооруженные силы призваны поддерживать законность и порядок в стране, им следует действовать одинаково по отношению ко всем возмутителям спокойствия. Односторонний запрет, введенный Брюнингом, делал такое поведение невозможным.

Резонно спросить: кто же на самом деле несет ответственность за ниспровержение Веймарской республики? Некий молодой генерал-майор, начальник правительственного департамента, не несущий министерской ответственности, пришел, по всей видимости, к убеждению, что государственные интересы требуют отставки германского канцлера. Вполне возможно, что со своей точки зрения он был прав, поскольку после того, как веймарская концепция демократии доказала свою неработоспособность, армия оставалась единственной стабилизирующей силой в стране. Вина за падение парламентского правления лежит на плечах многих людей. Два месяца спустя, когда я стал канцлером и запрет «коричневых рубашек» был отменен, для того чтобы восстановить равное отношение ко всем партиям, меня грубейшим образом обвинили в пособничестве национал-социалистическому движению. Когда я принимал это назначение, Шлейхер заверил меня, что и Гинденбург, и армия желают отмены декрета. Гитлеру он пообещал, что запрет будет отменен в обмен на обещание, что нацисты не будут действовать в оппозиции к моему правительству.

В течение всего этого времени я в своих выступлениях и газетных статьях призывал к радикальному изменению политики Брюнинга. Тем не менее меня даже не поставили в известность о противоречиях, возникших между Брюнингом и президентом, и, когда кризис подошел к развязке, я находился у себя дома в Вестфалии.

26 мая мне позвонил по телефону генерал фон Шлейхер и попросил приехать по неотложному делу в Берлин. Я прибыл туда на следующий день, не имея ни малейшего представления о происходящем, и 28-го числа зашел к нему в министерство. Он обрисовал мне в общих чертах текущее политическое положение, описал кризис внутри кабинета и сообщил, что президент хочет сформировать правительство из специалистов, независимых от политических партий. В то время стало технически невозможным формирование парламентского кабинета, поскольку ни одно сочетание партий не могло обеспечить большинства. Единственно возможным в рамках конституции решением оставалось создание главой государства президентского кабинета. Шлейхер красочно живописал мне невозможность дальнейшей опоры на Брюнинга. Проведенный им односторонний запрет «коричневых рубашек» вынудил национал-социалистов уйти в еще более резкую оппозицию, в то же время поставив президента в затруднительное положение постоянного vis-a-vis с остальными партиями. Он более не считал возможным бороться с такой сильной партией, как нацистская, путем ограничений и запретов, которые приводили исключительно к угрожающему росту ее влияния. Нацисты уверяли, что ими движут патриотические мотивы, к которым громадное большинство немцев испытывало привязанность, и со временем становилось все более сложно оберегать молодых офицеров рейхсвера от притягательной силы их идей.