— Вы ему поможете?

— Сестра Марианн, это Брандейс, он доставил обгоревшего страдальца к нам. Мы сверились со всеми медицинскими книгами, — матушка Кристина кивнула на стопку раскрытых книг на столе, — однако там недостаточно сведений о лечении подобных ран.

Я растерялась и не понимала, чего от меня ждут.

— А что больница Святого Духа в Майнце? Я слышала, она одна из лучших…

Отец Сандер шагнул вперед.

— Конечно, мы о ней подумали, но больной слишком плох — мы не можем снарядить его в путь. Помощь нужно оказать прямо здесь.

— Если кто и знает все книги и грамоты, что есть в скриптории, так это ты! — произнесла матушка Кристина.

И после паузы дипломатично добавила:

— И сестра Гертруда, разумеется. Но у нее слишком много срочных дел — как и подобает при ее должности, — вот я и прошу тебя, Марианн, поискать медицинский трактат, записки, отдельные рецепты — нам сейчас любая информация пригодится.

Сразу все встало на свои места. Во-первых, поручение было озвучено главным образом для успокоения Брандейса — вероятность, что в наших книгах и впрямь найдется чудодейственный рецепт, приближалась к нулю. Во-вторых, матушка Кристина ставила под сомнение способность — и желание — сестры Гертруды с должным вниманием отнестись к поискам. Последние займут определенное время, в течение которого будет теплиться призрачная надежда, — а это лучше, чем ничего. Очевидно, матушка Кристина решила, что жизнь человека важнее Гертрудиной гордыни. Должна признать, я очень обрадовалась. Однако выражения радости были бы неуместны, и я лишь послушно кивнула в знак готовности служить настоятельнице перед Богом. Я только попросила позволения взглянуть на раны солдата, чтобы понять, какое лекарство требуется.

Я приблизилась к столу и впервые увидела твое лицо. Оно тогда было сплошь обожжено, хоть и не так сильно, как сейчас. На груди разлилось кровавое пятно, просочившееся сквозь белую простыню. Я невольно представила розу, расцветающую под снегом, но в тот же миг поняла, сколь неуместны подобные фантазии. Отец Сандер взглянул на матушку Кристину, та согласно кивнула, и простыню приподняли. Послышался тихий треск: окровавленная ткань рвалась с твоей кожи.

Отреагировала я самым странным образом: в первую очередь была очарована, но уж точно не испытывала отвращения. Все остальные, даже солдат Брандейс, отшатнулись, а я, наоборот, шагнула ближе.

Кожа вся была, конечно, опалена, и бинты не успевали впитывать выделяющиеся соки твоего тела, Я спросила тряпку — обтереть лишнюю жидкость. Все смешалось над раной: черное, красное, серое, — но, отирая обугленную плоть, я совершила удивительное открытие.

На груди твоей, оказывается, был прямоугольник нетронутой кожи. Слева, прямо над сердцем, он резко контрастировал с пораженными тканями. Прямо в центре зияла единственная рана, отверстие, явно сделанное острием. Я спросила у Брандейса, что это, и он сказал, что отверстие оставила сразившая тебя стрела. Она вошла неглубоко, а раны твои — от огня, пояснил он.

Я захотела узнать, что же именно произошло. Брандейс изменился в лице — он уже рассказывал всю историю медсестрам и ему нелегко было пережить ее снова. И все же он взял себя в руки.

Вы с Брандейсом были кондотьерами, стрелками (при слове «стрелки» Брандейс опустил глаза долу, словно стыдился называть свое занятие в доме Господа). Накануне разразилась битва. Вы бились с самострелами в руках, бок о бок, а потом миг — и тебя поразила горящая стрела. Брандейс тут же среагировал, но огонь уже охватил твое тело. Древко торчало прямо из груди, мешало тебе кататься по земле, чтобы потушить пламя, поэтому Брандейс отломил стрелу под самый корешок. В этом месте он прервал рассказ и протянул мне ладони, показывая собственные сильные ожоги. Он сорвал с тебя горящую одежду, однако было слишком поздно — ты успел обгореть.

Брандейс оставался подле тебя до конца битвы, с помощью арбалета отбиваясь ото всех, кто осмеливался приблизиться. Ваши войска одержали верх. Когда противники отступили, ваши товарищи принялись искать выживших.

Существовали всем понятные правила: раненого врага следовало уничтожить; если ранен был свой, но не смертельно, ему оказывали помощь. Если же раны были слишком серьезны и не оставляли надежды на излечение, своего солдата тоже убивали.

Такое убийство считалось актом милосердия, но практиковалось также и из экономии. Не годится, чтобы хорошие люди умирали медленной смертью, а терять ресурсы на выхаживание бесполезного солдата непрактично.

Вскоре вас с Брандейсом нашли свои. Решение не заставило себя ждать: ты обгорел слишком сильно, но тебе помогут облегчить страдания.

Юный воин Конрад выступил вперед и предложил свой меч и руку для решающего удара… только не думай, пожалуйста, что он стал бы сожалеть о подобном деянии.

Напротив, Конрад стремился добить тебя, поскольку был юношей амбициозным и кровожадным, почти бессовестным. Конрад успел положить глаз на должность предводителя, и твоя кончина — кончина очередного заслуженного воина — попросту приблизила бы его к званию кондотьери, командующего войском.

Однако в тот день командовал все же Хервальд, и с тобой он был знаком давным-давно. Именно Хервальд привел тебя в войско совсем мальчишкой. Ты одним из первых стал служить под его началом, и за долгие годы Хервальд исполнился к тебе большим уважением. Он вряд ли с радостью отдал бы приказ о твоей смерти, но выбора не было. Твой командир, впрочем, не хотел возлагать эту скорбную обязанность на человека вроде Конрада. Он предложил нанести удар Брандейсу, твоему лучшему другу. В случае отказа командир готов был убить тебя сам.

Брандейс и слушать не желал об убийстве. Он выпрямился во весь рост и вытащил меч.

— Я прикончу любого, кто осмелится сделать шаг! Друг мой не будет прирезан, как павшая лошадь!

Почему Брандейс не мог увезти тебя в безопасное место и сам выхаживать? Причина связана с принципами кондотты. Если стал кондотьером — это на всю жизнь. Так было всегда, и всегда так будет. Солдаты должны верить: на товарища можно положиться, в час беды никто не дезертирует. Ради соблюдения этого правила на всякого, кто попытался выйти из строя, объявлялась охота, которая неизменно заканчивалась жестоким убийством, без вариантов. Если Брандейсу разрешить оставить службу и выхаживать тебя, кто в следующий раз попросит привилегий?

Итак, Брандейс стоял над тобой, подняв меч против целого войска — и против нерушимой традиции. То была невероятная храбрость и невероятная глупость. Но, быть может, остальные невольно ощутили уважение к товарищу, который рискнул собственной жизнью за друга.

Псовую ситуацию можно было разрешить только одним способом — если бы Брандейс сумел предложить рабочий вариант. И на удивление, такой вариант нашелся.

Брандейсу было известно, что неподалеку от поля боя находится Энгельталь, славящийся едва не ежедневными чудесами. Брандейс поклялся собственной честью вернуться в строй еще до следующей битвы, если только ему будет позволено отвезти тебя в монастырь. Он справедливо заметил: поскольку все равно все думают, что ты умрешь, пускай тебе хотя бы разрешат скончаться под кровом Господа.