– И как все прошло?

– Примерно так, как я и ожидала. Теперь мне нужно принять важное решение. Бежать или остаться. Я хочу остаться, Сэм. Но…

– Но куда разумнее было бы уехать, – довершает он. – Послушай, я представить себе не могу, через что ты прошла, но я волновался бы не столько насчет бывшего супруга, сидящего в тюрьме, сколько насчет… родственников жертв. Они потеряли своих родных. Быть может, они считают, что, если убийца тоже лишится своей семьи, это будет правосудием.

Я действительно этого боюсь. Я боюсь неподдельной, праведной скорби и ярости. Я боюсь стерильной, безликой жестокости «Сайко патрол», для завсегдатаев которого это лишь упражнение в социопатии. Я боюсь всего.

– Может быть, – отвечаю я. – Боже, я даже не могу сказать, что не понимаю их в этом стремлении, потому что я понимаю… – Умолкаю и делаю еще глоток пива, просто чтобы избавиться от поганого привкуса во рту. – Мэл приговорен к смерти, но может пройти очень много времени, прежде чем приговор приведут в исполнение, если вообще приведут. И я думаю, что он покончит с собой ровно перед тем, как это случится. Он не захочет уступать никому контроль даже в этом.

– Тогда, возможно, вам не следует бежать, – говорит Сэм. – Именно этого он и ожидает – постоянно держать тебя в страхе и в бегах. – Делает паузу и наконец-то ставит бутылку на доски крыльца. – А ты боишься?

– До потери разума, – отвечаю я. Мэлу я ответила бы: «До потери моего гребаного разума». В его присутствии я ругалась, как матрос, потому что он выпустил ярость, запертую в моей душе, точно джинн в кувшине, но при Сэме я совершенно не испытываю желания использовать такие выражения. Я не пытаюсь защищаться. Мне не нужен щит из грубых слов. – Не скажу, будто мне все равно, что будет со мной, – конечно, не все равно. Но мои дети… Им и без того досталось; чего сто́ит одно то, что они родились у такого, как… он. Я знаю, для них лучше было бы остаться здесь, но как я могу пойти на такой риск?

– Они знают все это – про своего отца?

– Да. По большей части. Я пыталась скрыть от них ужасные подробности, но… – Я беспомощно пожимаю плечами. – Эпоха Интернета. Ланни, вероятно, уже сейчас знает всё. Коннор… боже, я надеюсь, что нет. Даже взрослому достаточно тяжело знать самое худшее. Я и представить не могу, каково это будет ребенку его возраста.

– Дети сильнее, чем ты думаешь. И более жестоки, – замечает Сэм. – По крайней мере я таким был. Я интересовался смертью. Я рассказывал страшные байки. Но есть разница между воображением и реальностью. Просто не позволяй им увидеть фотографии. – Я вспоминаю, что он побывал в Афганистане, и задумываюсь о том, что он мог там увидеть – то, из-за чего сейчас его голос звучит так мрачно. Скорее всего, видел он куда больше, чем я, несмотря на то, что мне пришлось просматривать все эти кошмарные фотографии, сталкиваться с ужасом и яростью родных жертв – тех, кому хватило духу прийти в зал заседаний, когда там зачитывали мой приговор. Впрочем, там их присутствовало не так много. Только четверо слышали, как мне вынесли оправдательный вердикт.

И трое из них угрожали убить меня.

Большинство родных тех девушек присутствовали на суде над Мэлом – по крайней мере, так мне говорили – и были полностью раздавлены этим. Мэл находил все это ужасно скучным. Он зевал, несколько раз засыпал. Даже засмеялся, когда одна из матерей упала в обморок, в первый раз увидев фотографию разлагающегося лица своей дочери, чей труп плавал под водой. Я читала об этом в репортажах. Он считал, что горе этой женщины – материнское горе – смешная чепуха.

– Сэм… – Я не знаю, что хочу ему сказать. Я знаю, что хочу услышать от него: что все будет в порядке. Что он прощает меня. Что мир, установившийся между нами, эти хрупкие безымянные отношения не были разбиты моими словами.

Он встает, по-прежнему глядя на озеро, и сует руки в карманы джинсов. Не нужно быть психологом, чтобы понять: это отстранение.

– Я знаю, как тяжело тебе было рассказать об этом. И я вполне оценил твое доверие, но… мне нужно подумать об этом, – говорит он мне. – Не беспокойся, я никому не скажу. Обещаю.

– Я ни за что не рассказала бы тебе это, если б думала, что ты можешь разболтать, – отвечаю я. И понимаю, что самым трудным было не решение рассказать правду. Самое тяжелое – это терзающий меня страх, что Сэм отвернется от меня, что это последний момент нашей дружбы или хотя бы приятельства. Я никогда не думала, что это будет больно, но это больно. Робкие корешки, которые я пустила в эту почву, рвутся с едва слышным хрустом. Я пытаюсь сказать, что, может быть, это и к лучшему, но сейчас всё, что я ощущаю, – это горе.

– Доброй ночи, Гвен, – говорит он и начинает спускаться с крыльца… но не до конца. Останавливается, потом поворачивается, чтобы взглянуть на меня, и я не могу полностью понять выражение его лица; но, по крайней мере, это не гнев. – С тобой все будет в порядке?

Для меня это звучит как прощание. Я киваю и не говорю ничего, потому что никакие мои слова тут не помогут. Паранойя вырывается из своей оболочки и начинает расправлять щупальца в моей душе. «Что, если он не сдержит слово? Что, если он начнет распространять слухи? Выйдет в Сеть и расскажет об этом? Что, если он напишет о том, кто мы такие?»

Я понимаю, что в каком-то смысле приняла решение, которое ничего не решает. Этим разговором я отрезала все варианты. Мэл знает, где мы. Теперь и Сэм Кейд знает всё. Друг он или нет, союзник или нет, я не могу доверять ему. Я не могу доверять никому. И никогда не могла. Вот уже несколько месяцев я обманывала себя, но теперь этот сон закончился. Быть может, то, что я сделаю, и вернет моих детей в прежнее плачевное состояние, но мне нужно в первую очередь заботиться об их физическом благополучии, а потом уже о душевном.

Я смотрю, как Сэм уходит в темноту, потом беру свой телефон и набираю эсэмэску Авессалому.

Ответ приходит всего через несколько секунд. Я гадаю, когда Авессалом спит, если спит вообще.

Он никогда не спрашивает, что именно заставило нас бежать в очередной раз. Я не уверена, что ему вообще есть дело.

Захожу в дом и проверяю, как дети. С ними всё в порядке, они ушли каждый в свой собственный мир. Хотелось бы и мне такой роскоши. Но дикая, злобная радость в глазах Мэла разрушила мое хрупкое убежище, а теперь, когда Сэм ушел, я чувствую себя невероятно беззащитной перед реальным миром – как никогда прежде.

Беру еще бутылку пива и сажусь за компьютер. Проделываю шаги по переводу платежа в биткойнах, как обучил меня Авессалом. До меня доходит, что мне придется избавиться и от этого компьютера тоже: в нем хранится слишком многое, и мне нужно будет взять его с собой, нагреть жесткий диск до высокой температуры, разбить его на кусочки и утопить в реке. Начать все заново с новой машиной, с восстановленными из «облачного» хранилища данными.