— Бедняга генерал, его за это снимут с должности.

Обстрел прекратился — янки поняли, что птичка улетела.

Усталые солдаты разразились смехом, представив себе выражение лиц янки, обнаруживших, что деревня пуста.

Пейпер рассмеялся вместе со всеми, но, несмотря на удовлетворение от той шутки, которую ему удалось сыграть с американцами, укрепившись при этом во мнении, что вояки из них посредственные, он понимал, что сами они находятся в чрезвычайно опасном положении. Из переделки они еще не выбрались, а настроение солдат оставляло желать лучшего. Рядовые закуривали, несмотря на опасность. Сержантам приходилось палками поднимать некоторых, кто падал в снег и засыпал.

— Так, — приказал Пейпер, — поднимаемся и идем дальше!

Чуть погодя Пейпер ускорил шаг и, вместе с некоторыми из офицеров своего штаба, вскоре оставил колонну позади. Майор Мак-Каун видел, как тот уходит вперед, все уменьшаясь, и, наконец, исчезает среди сосен. Мак-Каун еще не знал, что в следующий раз увидит немца только через два года, и тогда их роли поменяются.

Артобстрел прекратился. Тактическая группа Харрисона осторожно вошла в Ла-Глез, за которую так отчаянно сражалась последние несколько дней, и обнаружила, что деревня пуста, если не считать нескольких эсэсовцев, которые добровольно остались прикрывать отход и взрывать танки. Большей частью они сдавались без боя. Рядовой Холл, пару дней назад попавший в плен под Стумоном, вспоминал, что его охранник просто положил винтовку и без слов поднял грязные ладони.

Усталые подавленные солдаты, которым только что казалось, что им никогда не сломить упрямое сопротивление эсэсовцев в деревне, свободно шли по двум мощеным улицам, усеянным развалинами и испещренным огромными воронками от снарядов 155-миллиметровых орудий. Они смотрели на раненых немцев, особенно на молодого лейтенанта Фенони Юнкера с огромной раной в груди и личным Железным крестом Пейпера на груди (это было практически последнее, что сделал Пейпер перед выходом). Крест тут же исчез, как и большая часть других наград, до которых добрались американские солдаты. Вместе с освобожденными пленниками, избавленными от кошмарной перспективы до конца войны просидеть в камерах для военнопленных, они с изумлением оглядывали трофеи. Двадцать восемь танков, семьдесят полугусеничных вездеходов, двадцать пять орудий было только в самой деревне, не считая окрестностей. Усталость слетела с пехотинцев, которые ждали встречи со стоящими насмерть фанатичными эсэсовцами, и они шумно и радостно кричали, забирались на трофейные машины, не думая о возможности нарваться на мину, как школьники, которых отпустили с занятий.[48]

Мало кто из этих солдат останется жив через полгода, но сейчас даже самые усталые из них знали, что одержали победу, причем масштабов своей победы они не осознавали и сами. Они сломили острие элитной 6-й танковой армии СС, прекратив существование дивизии «Адольф Гитлер» как бронетанкового подразделения. Через несколько часов они вместе с остатками 30-й пехотной дивизии восстановят единый фронт на реке Амблев от Мальмеди до Стумона. Первый, самый важный этап Арденнской битвы был окончен победой американцев.

2

В тот сочельник многие из офицеров в штабах союзников еще не знали о победе. На западном краю фронта практически в каждом американском штабе было неспокойно — от штабов батальонов на передовой до штаба самой 1-й армии. Монтгомери планировал наступление силами VII корпуса, а получались пока только оборонительные бои. 3-я бронетанковая дивизия, срочно необходимая Риджуэю для подкрепления чрезмерно растянутого фронта своего XVIII воздушно-десантного корпуса, сама испытывала жестокий натиск, и некоторые из ее подразделений оказались практически окружены немцами. Именно эти обстоятельства и позволили Монтгомери в конце концов убедить Риджуэя, что линию его корпуса надо срочно сокращать во избежание большой беды. Утром 24 декабря он прибыл в штаб Риджуэя под Вербомоном в открытом автомобиле без сопровождения, в отличие от несчастного Верховного главнокомандующего, который так и оставался под замком в своем версальском штабе. Оживленно, но при этом осторожно Монтгомери описал Риджуэю положение дел.

В его представлении потеря за день до того Сен-Вит означала, что немцы теперь смогут усилить натиск освободившимися силами и подкрепления эти пойдут по свежезахваченным шоссейной и железной дорогам. Усилится натиск на центр и правый фланг сектора Риджуэя, особенно — на выступ, занимаемый десантниками 82-й дивизии Гейвина. Сам Риджуэй молча слушал и ждал оглашения становившихся очевидными выводов. Монтгомери не колебался. 82-ю дивизию необходимо отвести на более разумные оборонительные рубежи, возможно — на линию дороги Труа-Пон — Мане.

Риджуэй отнесся к этому предложению холодно. Для него, приверженца непрерывного движения вперед, предложение Монтгомери звучало анафемой; но начальник здесь Монтгомери, и он не изменит принятого решения. Генералы обменялись рукопожатиями, и Монтгомери ушел, радостно помахав рукой часовым перед тем, как отправиться в штаб генерала Ходжеса, чтобы известить его о своем приказе командующему 1-й армией.

Чуть позже Риджуэй созвал командиров дивизий на совещание. Он выложил им все без обиняков.

— Намнем с наступлением темноты, — сказал он. — Боевая группа А 7-й бронетанковой будет отходить на Мане, 82-я дивизия — на Труа-Пон.

Хасбрук, командир 7-й танковой, и Ходж, командир 9-й танковой, выразили свое согласие, но Гейвин стал резко возражать. После войны он напишет:

В душе Риджуэй соглашался с Гейвином, но ему надо было исполнять приказ. Впрочем, слова Гейвина все же расстроили его. В отличие от Монтгомери он не мог отстраненно рассматривать отступление — как чисто тактический шаг. С его точки зрения, тут были затронуты вопросы престижа и боевого духа. Он решил, что необходимо объявить солдатам, что по завершении отвода на новые рубежи больше не будет никаких отступлений.

Поэтому он тут же приступил к составлению приказа на день, закончив его словами:

Решение об отводе войск оказалось спасительным для остатков боевой группы Пейпера. К наступлению темноты они успели пройти более тридцати километров; весь рацион ограничился горстью бисквитов с парой глотков коньяка. Мак-Кауну марш давался очень тяжело. Ноги его, казалось, превратились в студень и едва слушались. Наконец полковой врач Пейпера дал пленному кусок сахара, и на какое-то время сахар придал тому силы. Сменивший Пейпера командир приказал ускорить шаг и не делал привалов, как будто знал, что река, а с ней и свобода, совсем рядом. Временами кто-то из солдат падал в снег, но молодой капитан не собирался мириться с этим.