Любопытные прихожане толпятся в зале.

Эхо колоколов висит в воздухе.

СВЯЩЕННИК. Не обещалася ли ты, Мария, иному мужу?

МАРИЯ (с запинкой). Не… не обещалася, святой отец.

Стоящий рядом шафер Вергунов бледнеет, сглатывает кадыком.

Бьет колокол.

СВЯЩЕННИК (возвышая голос). Венчается раб Божий Федор рабе Божией Марии…

Летят слова священника, и вместе с ними летит на счастливого Достоевского свет с креста…

и свет с церковных образов…

и сияние икон…

и трепетный огонь свадебных свечей…

И лучатся его глаза…

И бьют в его душе колокола и барабаны счастья…

СВЯЩЕННИК (продолжая). Господи Боже наш, славою Твоею и честию Твоею венчая…

Все ярче свет, все громче колокола и барабаны…

А когда поворачиваются молодые от амвона и через коридор расступившихся прихожан идут к выходу из церкви, нестерпимый солнечный свет из разом распахнувшихся дверей ослепляет Достоевского, а звон колоколов бьет по его барабанным перепонкам так, что вдруг…

«…припадок эпилепсии приходит мгновенно. В это мгновение вдруг чрезвычайно искажается лицо, особенно взгляд. Конвульсии и судороги овладевают всем телом и всеми чертами лица. Страшный, невообразимый и ни на что непохожий вопль вырывается из груди; в этом вопле как бы исчезает все человеческое…» (Ф. Достоевский.)

От вопля Достоевского отшатывается новобрачная Мария и в ужасе смотрит на своего мужа, который бьется на полу в эпилептическом припадке — с хрипом и конвульсиями…

А когда желто-зеленая пена пошла изо рта его, лицо Марии сводит от отвращения, она выбегает из церкви…

И народ покидает церковь, брезгливо обходя эпилептика Достоевского…

Церковный двор. Тот же день (продолжение эпизода)

Мария, выбежав из церкви, склоняется у церковной ограды, ее рвет… Вергунов выходит из церкви и, не поглядев на Марию, удаляется…

Церковь в Семипалатинске (продолжение)

Достоевский продолжает биться в припадке на полу церкви, словно с помощью конвульсий червем старается доползти, дотянуться до летящего снаружи света и парящего над дверью креста с распятым Иисусом…

ЧЕТВЕРТОЕ ВИДЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО

(по тексту романа «Братья Карамазовы», глава «Великий инквизитор», окончание)

И вновь из этого ослепительного света выплывает солнечная Севилья, жаркий закат и сводчатая тюремная камера. И Великий инквизитор, который говорит Ему тихо, по-свойски.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором и невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан с нашего позволения; наказание же за эти грехи мы, так и быть, возьмем на себя. И они станут обожать нас, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей — все, судя по их послушанию, — и они будут покоряться нам, с весельем и радостью отдавая нам ту свободу, которую Ты им заповедал. Говорят, что Ты придешь и вновь победишь, но знай, что я не боюсь Тебя. Я встану тогда и укажу Тебе на тысячи миллионов этих счастливых младенцев. И мы, взявшие их грехи на себя, мы встанем перед Тобой и скажем: «Суди нас, если можешь и смеешь». Да, знай же, что я не боюсь Тебя. Завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором я сожгу Тебя за то, что Ты пришел нам мешать. Ибо если был тот, кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу Тебя. Dixi![15]

Инквизитор умолкает, но некоторое время ждет, что пленник его ему ответит. Ему тяжело его молчание. Он видел, как узник все время слушал его проникновенно и тихо, смотря ему прямо в глаза и, видимо, не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что-то шевелится в уголках губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!

И выпускает Его на темные стогна града.

Пленник уходит…

И, уходя, поворачивается, оглядываясь. И когда Он оглядывается, мы узнаем в Нем Достоевского.

Сибирь. День и ночь

Панорамы Сибири с очень высокой точки или с самолета:

Гигантские массивы тайги…

Марсианский, промороженный пейзаж излуки Иртыша…

Безлюдье…

Снега…

Затерянные в этом суровом пространстве крохотные деревушки…

Дом прапорщика Достоевского. Ночь

Босой, в ночной сорочке, Достоевский проходит из своего кабинета в спальню Марии, опускается на колени перед ее постелью, любуется женой и тихо целует ее, спящую, в ее приоткрытые, как у ребенка, губы.

Мария вздрагивает… открывает глаза и, увидев Достоевского, отталкивает его.

МАРИЯ (очень спокойно). Уйди!..

Достоевский пытается обнять ее, но она с отвращением отдирает от себя его руки, вскакивает.

МАРИЯ (горько). Уйди, я сказала! Ступай отсюда! И не приходи более! Не приходи вовсе!..

ДОСТОЕВСКИЙ. Но я муж твой!

МАРИЯ (с болью и мукой). Я не могу, Федя… Нет, я не могу…

С распущенными волосами, заспанным детским личиком, худенькая, в ночной рубашке — она выглядит ангелом, сошедшим с неба.

ДОСТОЕВСКИЙ (пылко, с вожделением). Мария! Это пройдет! Дай мне обнять тебя!

МАРИЯ (брезгливо уклоняясь). Нет… Никогда!.. К черту!..

Мария идет к двери и распахивает ее.

МАРИЯ (властно). Уйди!

ДОСТОЕВСКИЙ. Мария!!!

Достоевский в отчаянии набрасывается на нее, пытается взять ее силой.

Мария, остервенев, кусает его, царапает до крови и орет.