Внезапно боль стихла, все до единой напрягшиеся мышцы мгновенно ослабли, так что бедолага Дарк едва не повалился лицом в грязь, а картинка перед его глазами стала прежней, привычной, разве что солнце на небосклоне немного переместилось на запад. Как ни странно, но моррон знал, что с ним произошло, хотя ранее никогда подобного не испытывал. Коллективный Разум Человечества сам выбирает вершителей своей воли и посылает избраннику (уже существующему моррону или только что обращенному) Зов: иногда видение, иногда голоса, а порой просто внушает мысль, осознание, что нужно делать и как следует действовать. В те далекие-предалекие времена, с которых прошло неизвестно сколько десятков или сотен лет, когда Аламез только стал морроном, он часто получал такие послания: четкие и совсем не столь болезненные. Тогда собратья по клану делились, что тоже чувствовали Зов, посланный не им, а ему, но почему-то не сочли нужным описать, с какими ужасными муками это было связано. Случившееся же с ним здесь и сейчас, без всяких сомнений, означало лишь одно. Он услышал Зов Коллективного Разума, но не смог понять послание, как будто написанное небесной тайнописью. Оно адресовалось не ему, а кому-то еще, другому моррону, находившемуся, по всей видимости, в непосредственной близости: всего в нескольких милях, а может, и в паре шагов; в окрестностях Альмиры, а может, и в пределах городской стены. Несмотря на жуткую боль и страх, которые только что пережил, Аламез почувствовал радость и облегчение. Собрат по клану был где-то рядом, а также ощутившие Зов морроны должны вскоре появиться. Его поиски шли по верному пути.

Неожиданно раздавшийся звон колоколов возвестил о наступлении трех часов пополудни и вверг Дарка в пучину сомнений: то ли звонарь не утерпел до вечера и уже приложился к бочонку с вином, то ли он сам провел в состоянии болезненного оцепенения не минуту-другую, а пару полноценных часов? Поскольку на лицах прохожих не отразилось удивление от слишком раннего колокольного перезвона, да и положение солнца на небе соответствовало трем часам, моррон пришел к печальному заключению, что дело все-таки заключалось в нем. Сейчас ему уже было не до того, чтобы строить гипотетические предположения, где может находиться его собрат и, надеясь исключительно на везение, обыскивать ближайшие подворотни. Он практически опоздал на тайную встречу и уповал лишь на то, что продавцы краденого лампадного масла до последнего не захотят упускать барыш и подождут его хотя бы еще четверть часика. За это время Дарк успел бы, непременно успел бы добежать до приметного дома со сгоревшей крышей.

* * *

Фанорий довольно точно описал невзрачную внешность посредника, так что узнать его Дарку не составило труда, тем более что коротышка по имени Кабл и сам не таился и не скрывал, что кого-то поджидает. Видимо, он не боялся, что стражники будут совать носы в его воровские дела. Одетый как типичный представитель городского дна, прощелыга гордо восседал на развалинах крыльца заброшенного дома и скучал, временами метко поплевывая в стайку прохаживающихся по мостовой голубей. То ли мастер сомнительных сделок был абсолютно уверен в своей безнаказанности, то ли являлся королем дураков, не понимавшим, что в случае поимки его не посадят в тюрьму, не отправят на каторгу, а казнят, притом предварительно испытав на его прыщавой, давненько не мытой шкуре весь набор пыточных инструментов. Ведь он не просто помогал сбывать краденый, да еще запрещенный к свободной продаже товар, а с точки зрения филанийских законов совершал омерзительное богохульство, получая комиссионные от сделки с церковной утварью.

Окажись на его месте Аламез, он бы всяко поступил по-иному: не торчал бы перед домом, как прыщ на лбу озабоченного юнца, а прохаживался бы рядышком, делая вид, что просто любуется рекой и дышит относительно свежим воздухом. Еще вернее было бы засесть внутри одного из соседних, таких же пустовавших домов и наблюдать за подходами из безопасного места.

Немного побаиваясь приближаться к человеку, который так откровенно пренебрегал простейшими правилами безопасности, моррон сперва перешел с быстрого на прогулочный шаг (прекратил бег он еще шагов сто назад), а затем, не дойдя до крыльца всего каких-то десять-пятнадцать шагов, остановился возле крытого лотка старьевщика. Сделав вид, что его заинтересовали кое-какие заношенные лохмотья и почти отработавшая свой век хозяйственная утварь, Аламез краем глаза осмотрел округу и сосредоточил наблюдение на сидевшем враскорячку на грязных досках низкорослом человечке. Дарк мог подойти в любой момент, но предпочел немного обождать, расточительно тратя свое драгоценное время на изучение плюгавого человечка, с которым ему вскоре предстояло завести разговор.

Почему-то Фанорий позабыл об основных, наиболее бросавшихся в глаза приметах посредника, ограничившись лишь упоминанием о неестественном красном цвете кожи Кабла и о его беззубом рте, который с расстояния в десяток шагов и не разглядеть. Определенно оба этих внешних признака являлись последствиями одной и той же причины, а именно злоупотребления вином. Избыток хмеля, которым было буквально пропитано тщедушное тельце пропойцы, окрасил щеки и шею в пунцовый цвет и, видимо, однажды не к месту развязал язык, что, конечно же, вызвало возмущение у задетого за живое собутыльника. Однако у внешности Кабла имелось множество иных «достоинств», не рассказать о которых было просто грех.

Росточком мастер сомнительных сделок был аж на целых полмизинца выше среднего гнома, хотя ýже махаканца в плечах был раза в два, если не в три. Как скала гордо возвышается над равниной, так на лице заморыша торчал огромный, горбатый и узкий нос, весьма напоминавший орлиный клюв. Две внушительные залысины, блестевшие под лучами солнца, делали лоб непропорционально большим и приковывали к нему взгляд. Спинка посредника была с горбинкой; ручки – шустрые, подвижные, с неестественно длинными, тонкими пальцами; короткие ножки – кривые, чуть-чуть не дотянувшие до буквы «о», но зато, когда Кабл стоял, образовывающие четкую цифру «0». Одним словом, Фанорий мог вообще не утруждаться описанием примет посредника, а просто сказать Аламезу: «Увидишь уродца – тебе к нему!»

Однако не только незаурядная внешность дельца вызывала у Дарка подсознательное отторжение и иррациональные опасения, да такие сильные, что он уж было собирался не рисковать, а благоразумно уйти. Несмотря на то что коротышка вел себя довольно уверенно и ни капельки не нервничал, что в какой-то степени свидетельствовало о честности его намерений, Аламез нутром чуял опасность; ощущал каждой клеточкой своего тела близость врагов или, в лучшем случае, недоброжелателей. Описать словами это чувство нельзя, и уж тем более не удалось бы найти ему достойное логическое объяснение. Внутренний голос настойчиво взывал к моррону: «Уйди!» – но он зачем-то пересилил себя и, пренебрегая предупреждением, направился к дому.

«Волков бояться – в лес не ходить! А если в опасные авантюры не ввязываться, так что ты вообще в Альмире забыл?! Живи где-нить в глуши, себе в удовольствие, не дергайся! Рано иль поздно, годков эдак через сто или двести, кого-нить из морронов да повстречаешь! – издевался над нелогичной интуицией здравый смысл, подталкивающий Аламеза на рискованный шаг. – Дело нужно делать, а не пустые догадки строить! До чего докатился?! Глянь, нет, ты глянь, кого испугался… заморыша! У него, поди, и дружки-то все такие, соплей с ног собьешь! Еще немного, и от тени своей бегать начнешь! Она ведь тоже того… страшная: черная-пречерная вся и как будто живая!»