Корабль был бы самым подходящим средством передвижения, но люди Тута наверняка будут досматривать все корабли, поэтому мы направились в пустынные просторы, поддерживая быстрый, но подходящий для царицы ритм движения.

Тут не знал, куда мы направляемся, потому что сначала мы сделали несколько кругов, чтобы сбить со следа людей из предместий и деревень, окружавших этот город, и это позволило нам выиграть пару дней. И все же воины нового фараона, понукаемые им, рыскали, словно гиены, поэтому наша поездка имела мало шансов хорошо закончиться. Поднимут жителей всех деревень, и моему собственному отцу поручат вернуть меня во дворец, чтобы фараон мог присутствовать при моей казни.

Я решил не думать об этом.

В первый день мы остановились только тогда, когда наступила глубокая ночь.

Я позволил царице передохнуть несколько часов и время от времени наблюдал за ней. У нее появился слабый румянец, она иногда открывала глаза и смотрела на меня, но не узнавала.

Я сдерживал слезы, чтобы не огорчить ее еще больше, потому что был уверен, что она может понять меня. Я приблизил к ее лицу свое и прошептал горячо и нежно:

– Моя царица, это я, Пи. Твой друг и твой самый верный слуга. Прошу тебя, прости мне эти неудобства, они неизбежны при таком путешествии. Мы едем искать храм Атона. Если не найдем, я построю для тебя такой храм. – Я откашлялся, потому что голос мой дрожал. – Ничего не бойся, потому что ты со мной. Прости меня за то, что я дважды не оправдал твоих надежд. Первый раз – когда оставил тебя и поехал к отцу, хотя должен заметить, что мои воинские тренировки нам сейчас пригодятся, однако это не может служить мне оправданием… И второй… Ты должна знать, что мы делали все возможное, чтобы избежать того ужаса, какой ты перенесла, и что с этих пор и в дальнейшем никто, кроме меня, не прикоснется к тебе. Ты только должна жить и постараться забыть. Никто не причинит тебе вреда, потому что теперь я тебя защищаю. Ты можешь мне верить, когда я говорю, что лучше меня нет воина во всем царстве и что я положу конец твоей и своей жизни, но не позволю кому-либо коснуться тебя. Клянусь Атоном! Эхнатоном! Одно слово, одно только твое слово – и никто, даже самые лучшие воины не спасут жизнь этой собаке! – Я задохнулся, потому что очень волновался, и должен был перевести дух. – Прости меня. Мне не стоило говорить тебе о смерти, только о жизни. О той, что у тебя впереди… со мной и с людьми, которые нам встретятся. Ты никогда не вернешься во дворец, а если захочешь, я отправлюсь за твоими дочерьми, твоими благовониями, пудрами, париками, нарядами… – Я вытер слезы – не сумел сдержать их. – Но ты должна вернуться. Тлен не должен тебя коснуться. Я понимаю, что, возможно, тебе уютно на той глубине, где ты находишься и откуда не хочешь возвращаться, но ты верь, когда я говорю, что сумею защитить тебя. Не беспокойся ни о чем, потому что с этих пор ты ни за что не отвечаешь. Ты никому ничего не должна, и никто не потребует от тебя отчета там, куда мы едем. Мы отвергаем страну, где с нами так обошлись. Мы едем на край мира. Мы найдем там наш храм Атона и на рассвете снова возденем руки, чтобы обняться с ним. Ты не должна никого бояться, и никто не будет бояться тебя, и единственное, что ты будешь пробуждать в людях, – это восхищение твоей красотой и искренние улыбки.

Я немного помолчал. Посмотрел на ее лицо, будто изваянное из живого камня, на эту совершенную статую. Усомнился в том, что она поняла меня.

– Через несколько часов мы продолжим путь. Будет трудно, но оно того стоит, а я всегда буду рядом. Ты только дай какой-нибудь знак… Одно слово, любой звук, шевельни пальцем, и я сделаю невозможное, чтобы исполнить твои желания. И когда ты сможешь простить меня и заговоришь со своим… недостойным слугой…

Еще до рассвета мы снова двинулись в путь. Люди не могли скрыть своей обеспокоенности. И я боялся какой-нибудь неожиданной реакции. Они не говорили со мной, но их выдавали напряженные лица. Они боялись. Не понимали, кому служат. Они повиновались приказам своего господина Эйе и, хотя знали, кто я и кто неподвижная пассажирка, пребывали в сомнениях. И я тоже.

Что произойдет в случае столкновения? Они защитят нас? Или примкнут к солдатам нового фараона? Возможно, они ждут, что я потеряю бдительность? Возможно, хотят знать, куда мы направляемся? Что, если я присоединюсь к своему отцу и Тут расценит это как заговор?

С ними или без них мы будем продвигаться быстрее?

Как бы нам остаться незамеченными?

Кто они – помощники или обуза?

В эту ночь я втихомолку удалился от остальных с колесницей, в которой находилась Нефертити. Я вызвался сторожить наш лагерь первым, и едва прошел час их сна, я срезал несколько веток с сухого кустарника и привязал их к колеснице сзади, чтобы они замели следы колес. Если поднимется ветер и нам хоть немного повезет, возможно, наши следы исчезнут.

Я уложил царицу поудобнее и пошел рядом, ухватившись за гриву коня и направляя его молча. Мы потихоньку двигались под защитой моей союзницы луны, придававшей мне силы и возрождавшей надежду.

Мне хотелось поразмышлять в тишине и спокойствии, которые давала мне ночь. С одной стороны, я не испытывал доверия к этим людям, потому что Эйе не был защищен от возможного влияния жрецов на его слуг и воинов, да и религия не была настолько привлекательной, чтобы люди беспрекословно поклонялись этим богам.

С другой стороны, если они ни в чем не повинны, я подвергал их опасности, так что, освободив их от выполнения приказа Эйе, я оказывал им неоценимую услугу. Пожалуй, они будут благодарны мне и постараются как можно скорее вернуться в город, ведь чем раньше они там окажутся, тем больше шансов у них будет скрыть свое участие в побеге. Никому не следует знать, что они сопровождали человека, предавшего фараона и захватившего царицу. Если об этом станет известно, их убьют.

Я истово молился, не совсем понимая кому, молился просто по привычке, потому что не знал ни что делать, ни где искать прибежища. Я молился о нас, прежде всего о Нефертити и об этих людях, потому что, если хоть один из них состоял на жалованье у жрецов, все остальные погибнут.

Утро застало нас бесстрастными, словно движущиеся скульптуры. Со своего места возницы я посмотрел на лицо царицы сквозь тонкую завесу газа. Она не могла двигать привязанными руками, но я мог бы поклясться, что видел, как она пошевелила пальцами, и понял, что ей хочется посмотреть на солнце. Я забеспокоился, потому что если она, будучи в таком состоянии, станет упорно смотреть прямо на своего бога, то может ослепнуть, поскольку, кроме Эхнатона, никто не обладал такой способностью.

Я ненадолго остановил колесницу. Поднял руки к небу и вслух произнес нашу обычную, многократно испытанную молитву, и я ощущал, что это именно то, о чем она попросила меня взглядом. Я обращал слова к Солнцу:

– Благодарю, Эхнатон, старый друг, что ты наконец дал мир нашей душе и расчистил наш горизонт. Прошу тебя, укажи нам верный путь к храму, который мы ищем, и снова защити нас, чтобы никто не мог приблизиться к нам, опасаясь твоего гнева в виде жгучих лучей, и никто не мог бы преследовать нас. Я знаю, ты не одобряешь насилия, но если ты не защитишь нас, никто больше не произнесет твое имя, чтобы возродить Ка и сделать твой шаг более мощным и твой отдых более отрадным.