– В моем прошлом. Здесь такого нет.

Вытащив Илюхина, я удостоился немудреной шутки Хохла, выразившего уверенность, что моей целью является сбор всех инвалидов больницы. Доктор, совершенно верно истолковавший мой взгляд, направленный на него, торопливо пояснил, что никакого вреда он больному не причинял, а только лечил его. Мол, лейтенант был на грани смерти, и лишь благодаря врачебному вмешательству ему удалось сохранить жизнь.

Оправдания и шутки я выслушивал уже в коридоре. Илюхин шел с трудом, и, поскольку я его вынужден был поддерживать, Хохол со своими близкими быстро нас обогнали. Доктор, сопя и маясь от неопределенности, следовал рядом с нами. Поглядывал на меня, лейтенанта, кусал губы и наконец не выдержал:

– Вы оставите меня? Поверьте, я вам не нужен!

– Что с первым раненым? – прервал его я.

– Общая слабость, много ушибов, есть переломы ребер… – Доктор с готовностью зачастил, сыпля терминами, которые я вряд ли понял бы и на русском.

– Стоп. Он умрет или нет? – постарался я внести ясность.

– Нет, конечно же! – едва не всплеснул руками врач. – Уход, постельный режим, питание, общеукрепляющее, витамины – ничего сложного!

– По этому что? – Я кивнул на припадающего на ногу и цепко держащегося за меня лейтенанта.

– Еще проще, – с облегчением отозвался доктор. – Передвигаться может с ограничениями, жизни ничего не угрожает, общеукрепляющее, витамины, питание, и все будет замечательно.

Не скрываясь, в голос, я скептически хмыкнул. Понятное дело, что немцу хочется отделаться от увлекательной поездки к черту на рога в машине, полной зэков, но выглядела эта попытка просто смешно. Одинаковые диагнозы и чудовищно бессмысленные рекомендации по лечению не могли вызвать ничего, кроме саркастической улыбки.

До палаты мы добраться не успели. Гурьбой оттуда вывалились заключенные, шалые, растрепанные. Один из них толкал перед собой заплаканную, покрасневшую медсестру. Халат, бывший ранее на девчонке, куда-то делся. Она оказалась облачена в белую блузку и черную юбку ниже колена, судя по всему, нечто наподобие форменной одежды. Блузка девчонки была лишена нескольких пуговиц, и медсестре приходилось сжимать ее края пальцами, дабы одежда не распахивалась. Непрекращающиеся толчки в спину то от одного, то от другого мужчины заставляли несчастную двигаться рвано – ускоряясь и тут же останавливаясь.

Доктор, зло взглянув на меня, кинул обвиняющее:

– Вы же обещали!

Не дождавшись от меня ответа, который, впрочем, я и не собирался давать, врач ринулся вперед, к кучке заключенных. Проводив его взглядом, я скривился от досады. Блатные, захватив девчонку, совершенно забыли о гораздо более важном – саквояже, собранном доктором.

Немец, оказавшись рядом с медсестрой, подхватил ее, едва не упавшую от очередного толчка.

– Хватит! Вы обещали, я вам показал заключенного! – Доктор задвинул девчонку за спину и довольно смело заступил дорогу уголовникам. – Оставьте ее в покое! Вы получили все, что хотели!

Со стороны попытки врача выглядели смешно. Однако я не мог не оценить отваги его поступка – в определенном смысле практически самоубийственного.

Один из бывших заключенных, бранясь, потянулся к доктору с ясным намерением что-то ему повредить. Врач, вместо того чтобы быть схваченным, торопливо отступил назад и, развернувшись боком, вытащил из брючного кармана небольшой пистолет. Взмахнул им, будто ножом, перед лицами уголовников, громко прокричав:

– Назад! Назад, красное отродье!

Опешившие, вмиг растерявшие все свое самодовольное хамство и уверенность в собственных силах заключенные послушно отступили на шаг назад. Вернее, как отступили – в буквальном смысле отпрыгнули от вооруженного маленьким пистолетиком немца. Вся бравада с секунду назад смелых и наглых самцов мгновенно улетучилась.

– На пол! Живо на пол, выродки! – потрясая оружием, вполне грамотно распоряжался немец. У него был один-единственный вариант – давить противника, пока тот был растерян и сбит с толку. Как только зэки сообразят, что их четверо, а врач всего лишь один и что небольшой калибр обладает ничтожным останавливающим действием, его просто сомнут. За смелость врача следовало похвалить. А вот за предусмотрительность лично я поставил ему огромный минус. И сделал это следующим образом.

Отпустил Илюхина, очень надеясь, что тот удержится на ногах, и, ускорившись, приблизился со спины к немцу. Тот, забывший или сознательно упустивший меня из собственного плана, тем самым сделал непростительную ошибку.

Немец только еще начал разворачиваться, стараясь наставить на меня пистолет, как я, сблокировав его вооруженную руку предплечьем, со всей силы засадил ему по ногам. Врач, словно подрубленный, вспорхнул горизонтально над полом и через мгновение грохнулся спиной на наборный паркет. По опыту знаю – подобное, если ты, конечно, не готов заранее к тому, что произойдет, напрочь выбивает дух. Собственно говоря, так и вышло.

Пистолет, вылетев из ладони, ударился в стенку и звякнул по полу. Доктор захрипел, слепо шаря руками в воздухе. Один из зэков, очнувшись от ступора, подлетел к поверженному и, широко размахнувшись, ударил его ботинком под ребра.

Для Волкова все же пришлось взять носилки. Самостоятельно идти он мог разве что в мечтах, и оттого, загрузив разведчика в кузов, ему отвели место у стенки, бережно подложив под голову свернутое одеяло, захваченное из госпиталя. Лейтенант сидел рядом со мной, цепко держась за порт и отворачиваясь от солнца. Пожалуй, его внешний вид – забинтованная голова, разрезанное, ветхое обмундирование – должен был смешить. Однако охотников улыбаться в кузове не нашлось. И я знал, по какой причине.

Выместив на докторе злобу за собственный испуг, зэки забили его до смерти. Признаюсь, мне многое приходилось видеть, но то, что творилось в коридоре, переступило все мыслимые рамки. Озверевшие заключенные прыгали по безвольному телу, старательно растаптывая голову, перемалывая ее в кашу. В буквальном смысле. Хруст, бульканье и брызги крови, щедро разлетающиеся на стены и паркет.

Остановиться уголовников заставил не я и не медсестра. Мне вмешиваться абсолютно не хотелось. Лейтенанту, судя по его молчанию, тоже. Девчонка, которую кто-то из зэков отшвырнул в сторону, скорчилась на полу, закрывая лицо руками. Ей явно было не до того, чтобы беспокоиться о жизни врача.

И тут, среди мата, глухих звуков ударов, напряженного, надсадного дыхания, один из заключенных тривиально поскользнулся. Прыгая на окровавленных останках, не удержал равновесия, со всей силы грохнувшись о пол. Скривившись от гадливости, я развернулся к лейтенанту и подставил ему плечо. Илюхин, облокотившись об меня, прекрасно все понял, и мы вдвоем заковыляли в сторону выхода. Сделав несколько шагов, я вспомнил кое-что и обернулся.

Заключенные, встав полукругом, рассматривали избитого врача, как-то разом растеряв весь свой воинственный пыл. Тот, что упал, торопливо вытирал испачканные ладони о штанину.