Я не могу ответить на вопрос, легко ли мне было убивать. Но четко могу засвидетельствовать вот что: в процессе похорон все до единого бойцы РККА были предельно серьезны и не допускали ни шуток, ни каламбуров, ни какого-то иного проявления чувств. Наверное, подойдет к их действиям определение «деловито». Лучше и не сказать.

Закончили мы ближе к вечеру. Могилы были заполнены и зарыты. Никаких обозначений или памятников на них установлено не было, однако списки погребенных, насколько мне было известно, составлялись и хранились у командира отряда. Сложно сказать, достаточная ли это дань памяти павшим. По крайней мере, меня успокаивало одно – немцев сюда никто не звал. Они прекрасно знали, на что шли, и по этой самой причине сожаления не заслуживали. Подтверждение своим мыслям я услышал и чуть позже. Когда мы подошли к дому, являющемуся нашим общежитием, а по совместительству и арсеналом, основная часть бойцов и все офицеры уже ждали нас перед входом.

– Это не построение, товарищи красноармейцы и сержанты. Чувствуйте себя вольно. Я хочу поговорить с вами. Хочу в полной мере объяснить обстоятельства, в которых мы с вами оказались. – Терехов был привычно серьезен. Стоявший с ним рядом Свиридов задумчиво рассматривал бойцов, а Диляров нетерпеливо поглядывал на своего командира, ожидая от него продолжения.

– Среди нас не так много коммунистов, товарищи. Скрывать нам нечего – в нашем отряде есть те, кто в свое время выбрал путь борьбы против нашего социалистического Отечества. Мы с вами как бойцы Рабоче-крестьянской Красной армии имеем полное право судить их. Это непреложный факт, который не нуждается в подтверждениях и доказательствах. Некоторое время мы оттягивали этот момент, однако больше возможности для этого не существует. Нам надо решить раз и навсегда, что мы будем делать. Следует обозначить нашу цель. Без четкой и ясной позиции каждого из нас это сделать невозможно. Однако правильным, на мой взгляд, будет сначала предоставить слово им. Тем, кто случайно оказался среди нас.

С каждым словом, произнесенным Тереховым, внутри у меня что-то сжималось, словно пружина.

– Товарищ капитан высказался совершенно точно. – Свиридов, сделав шаг вперед, встал перед выстроившимися бойцами. – Мы выбрали путь сопротивления Советской власти. Это было сделано по разным мотивам и под давлением разных обстоятельств. Я могу объяснить, почему так вышло. Я и мои люди, если вам это действительно важно.

Лейтенант замолчал, пытливо вглядываясь в лица солдат. Несколько мгновений стояла оглушающая тишина, затем Коздоев, покачав головой, ответил за всех:

– Не надо объяснять. Говори дальше.

– Однако каждый из нас в определенный момент пришел к выводу об ошибочности своего выбора. Вы все прекрасно знаете, что мы собирались сдаться частям Красной армии и понести заслуженное наказание. Не сложилось. Судьба распорядилась иначе, и вот теперь мы здесь.

Лейтенант сделал небольшую паузу, видимо, собираясь с мыслями. Только в этот момент я заметил, что Жилов и Захаров – двое бойцов Свиридова – стоят в стороне. Явно дистанцируясь от разведчиков.

– Да, мы здесь, – продолжил лейтенант, – и, насколько мне известно, вы единственные части Красной армии на данной территории. Я признаю за вами право на суд. Я и мои бойцы. Ваше слово, товарищи.

Вновь тишина. Солдаты, переглядываясь друг с другом, пытались выразить глазами собственные мысли. Терехов и Диляров не торопили. Свиридов застыл на месте с выражением тревожного ожидания на лице.

– Скажу я. Как коммунист. – Симаков взглянул на капитана. Тот ответил ему коротким кивком. – Не знаю, какие грехи за вами числятся, товарищ лейтенант. И за вами, товарищи красноармейцы. Знаю вот что: зачастую приходится на фронте туго. Так туго, что мочи и в самом деле нет. Если в тот момент не окажется нужной закалки в человеке, стержня, то тут человек и сломается. Запросто. Я такое видел, товарищи. Раньше бы сказал: не нам решать, прощать – не прощать. А теперь не отвертеться. Теперь – нам. А коли нам, так вот мое слово: все, что было, забыто. Я про то, что с вами случилось, знать не знаю и знать не хочу! Я вот видел, что вы живота не пожалели тогда, в лесу, и тут не к вражинам побежали, а с нами встали, насмерть. По мне, так и желать других товарищей не надо.

– Верно сказал! – тут же поддержал Клыков санитара. – Мудрить нечего! В одном строю стояли, один хлеб ели, в одну сторону стреляли.

– Кого судить? – едва ли не перебивая друга, горячо вклинился Овсеенко. – Своих судить не будем. То ж свои, братцы, устраиваем тут трибунал, будто врагам!

– Свои, верно! – один за другим, а зачастую и мешая друг другу, выражали мнение бойцы. Я же, впившись взглядом в лицо Свиридова, видел, как нешуточное облегчение отразилось на нем. В первую секунду, когда затеялось это все, я подумал – подстава. Не может быть такого! Словно из глупого фильма – партсобрание, митинг. Красных тряпок еще бы повесили!

А вот взглянул ему в лицо и понял – все всерьез. Нельзя сыграть такое, сымитировать.

– Хорошо. Принято. Решение принято! – Терехов поднял руку, призывая разошедшихся бойцов к тишине.

– Спасибо… – не совсем членораздельно произнес Свиридов. – Спасибо, товарищи.

Взглянув на говорившего, я вздрогнул. Лейтенант, твердо сжав зубы, отчего на скулах выступили желваки, едва сдерживался от слез. Они явно дрожали в его глазах, и один бог знает, чего ему стоило сдерживаться. Проверяя свою догадку, я тут же повернулся, вглядываясь в Жилова и Захарова, и увидел, что бывшие бойцы РОА, отвернувшись, закрывают свои лица.

– Про мальчишку сам скажу! – Коздоев, отвлекая внимание от неловкого эпизода, эмоционально и выразительно взглянул в мою сторону. – Вчера с ним были вдвоем, и результат вы сегодня видели. Не дрогнул. Молодец. Поручусь за него!

– Да что говорить зазря! – тут же вклинился и Клыков. – Хоть куда парень, наших кровей, сразу видно!

– Вот и не будем! – повысив голос, прервал нарастающий шум Терехов. – Говорить зазря не будем, как сержант просит. Слушай тогда приказ, взвод! Назначаю заместителем командира лейтенанта Свиридова. Приказ понятен?

Дождавшись традиционного «так точно», Терехов продолжил:

– Зачисляю во взвод в звании красноармейца… – Я даже не сразу понял, что прозвучала моя фамилия. Честно говоря, я с трудом соображал и явно отставал от действительности. – Следующее. В ближайшее время мы будем вынуждены делить деревню с немцами. Это временный шаг, товарищи. Вынужденный. Других вариантов у нас нет. Я приказываю и даже прошу отказаться от всяческих инцидентов и не поддаваться на провокации. Нам необходимо выиграть время для того, чтобы продолжить борьбу. Как только мы будем готовы, будем иметь на руках достаточно данных о местоположении и силах противника, о балансе сил в регионе, любые временные договоренности с противником потеряют силу.

Свиридов, присев прямо на землю, на расстеленную гимнастерку, наблюдал из-под ладони за дорогой. Солнце било прямо в глаза, и это, надо сказать, создавало определенные неудобства. Тем не менее даже это обстоятельство не помешало лейтенанту заметить две автомашины, неторопливо передвигающиеся по дороге. Шедший первым грузовик задавал темп, а следовавший за ним в некотором отдалении легковой автомобиль держал дистанцию метров в шестьдесят. Неплохой вариант. Впервые Свиридов в этом мире видел то, что, пожалуй, претендовало на звание грамотного построения техники на марше. Засаде, буде такая бы случилась, пришлось бы разносить огонь по двум целям, что неминуемо повлекло бы за собой меньшую эффективность нападения.