— У тебя не нашли наркотиков?

— Никаких наркотиков!

— Ты не занимался компьютерным хакерством и не сидел на ящиках с гранатометами?

— Даже не думал.

— Тогда за что тебя посадили? Ты скрываешь от меня правду.

— В дело вовлечена несовершеннолетняя…

— Вот оно что!

— Она моя дочь.

— Твоя дочь? — От удивления О'Хулихан задохнулась. — Твоя дочь, Старлиц? От кого, интересно знать? — Она задумалась. — Кажется, я припоминаю парочку стервозных лесбиянок из Орегона…

— Мать — одна из них.

— Чего только мужчины с собой не делают! — простонала О'Хулихан. — А ведь на свете есть чудесные женщины: Грейс Хоппер, Джанет Рино, Мадлен Олбрайт[48]. Честные, чистые, самоотверженные, верные служанки общества…

— Я прошу не только за себя, понимаешь? Еще и за дочь. Ее упекут в учреждение для малолетних преступников, а ведь она не знакома с задворками жизни. Ей всего одиннадцать лет.

— Предположим. Как ее зовут? У тебя есть перед глазами ее номер социального страхования?

— Ее зовут Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен.

— Этих имен хватило бы сразу на пять или шесть маленьких хиппи.

— Ее назвали без меня. И пяти-шести детей у меня нет, она у меня одна. Я здорово влип, Джейн. Кроме нее, у меня нет никого в целом свете.

— Что ж… — медленно проговорила О'Хулихан. — Будем считать, что ты меня растрогал. Возможно, я сумею закрыть дело о бродяжничестве в Нью-Мексико. Если только ты не занимался ядерным шпионажем в Лос-Аламосе.

— Не занимался.

— Тогда выкладывай, а я подумаю.

— Что ты хочешь узнать? — осторожно спросил Старлиц.

— Что у тебя есть?

— Это не тема для разговора по прослушиваемой линии.

— Я теперь на федеральной службе, понял? Правило номер один: и слышать не хочу ничего такого, что по плечу заштатному окружному шерифу.

— Вот, значит, как… — протянул Старлиц. — Что ж, попытаюсь тебе помочь. Я уважаю закон. Я уже припал ухом к земле и кое-что слышу… Надеюсь, я сумею вывести тебя на хорошее дельце, которым не стыдно заняться из столицы.

— Я слушаю! — подстегнула его О'Хулихан.

— К примеру… Вспомнил! Знаю двух девушек, занимавшихся оральным сексом с президентом.

— Это теперь тема парламентского расследования. Рино больше не будет этим заниматься. Скорее она позволит отрезать себе уши.

— А как тебе вот это: целая коммуна начитавшихся Библии проповедников апокалипсиса, совершенно свихнутых и вооруженных до зубов?

— Обращайся в ATF[49]. Я с ниндзя не работаю.

— Тогда — парень с промытыми в армии мозгами, параноик, помешавшийся на превосходстве белой расы. Закупает удобрения и уже арендовал грузовик.

— С этим тебе надо к Теду Качински![50]Я не вожусь с психами, слишком уж их много. Мне нужно дельце посочнее, например о рэкете и коррупции…

— Хорошо тебя понимаю. Я уже выскребываю самое дно… Хочешь частную мафию старшеклассников в плащах, решивших перестрелять всех качков в школьном тренажерном зале?

— Детство! Ты принимаешь меня за двенадцатилетнюю? Будь посерьезнее.

— Ладно, — устало сказал Старлиц. — Слушай, это лучше всего! Контрабанда турецкого героина на турецкий Кипр внутри огромных надувных баллонов для пресной воды.

Он услышал скрип шариковой ручки.

— Кипр, говоришь? Турецкий Кипр?

— Самый что ни на есть турецкий.

Стук клавиш на клавиатуре, шуршанье эргономичной мыши.

— Остров на востоке Средиземного моря? Режим экономического эмбарго? Международные торговые санкции?

— Совершенно верно.

— Героин? Новый способ контрабанды? О котором еще никто не писал?

— Никто, можешь не беспокоиться. Только учти, если я выведу на чистую воду этих кипрских подводников, мне потребуется охрана по программе защиты свидетелей. Мне и моей дочке.

Выйдя из каталажки, Старлиц покатил в автобусе на север, в Альбукерке, чтобы вызволить дочь из учреждения для подростков-правонарушителей. Задачка оказалась не из легких: учреждение считало одной из главных своих задач обеспечить недоступность подопечных для подозрительных одиноких мужчин, твердящих о своем отцовстве.

Планируя выход дочери на свободу, Старлиц подбадривал ее, переправляя ее любимые лакомства: сандвичи без хлебной корки с тунцом, белый мармелад, блюда из проволоне[51]и макарон. Для первой тюремной ходки Зета держалась молодцом. Правда, не обошлось без инцидентов: хождений по потолку, внезапного взрыва телевизора, очень похожего на полтергейст, возгорания сумочки в руках у сотрудницы попечительского совета. Все это списали на детские шалости в стиле 1999 года, то есть на употребление нетрадиционных наркотиков и дурное влияние электронных средств информации. Старлиц не сомневался в смышлености своей дочери и знал, что она не подкачает.

Но когда они наконец встретились в тоскливой комнате для свиданий, среди несгораемой, стойкой к вандализму, скучного цвета пластмассовой мебели, Старлиц увидел в глазах Зеты сомнение, даже растерянность. Никогда человеческое лицо не глядело на него с таким невыносимым немым упреком. Взгляд Зеты пронзил его, как острый гарпун, был хуже пули в упор. Он не сумел толком позаботиться о дочери, и она это знала. Он сам это знал и не мог толком оправдаться.

Пришлось взять персонал учреждения в оборот: бомбардировать телефонными звонками и бесконечными факсами на поддельных бланках адвокатов по детской опеке и детских психиатров. Кончилось это тем, что Зету отпустили из учреждения на один день. Оба мгновенно покинули Нью-Мексико.

Старлиц досыта наелся местного гостеприимства и поспешно подался вместе с дочерью в соседний Колорадо. Там, в городе Боулдер, они вышли из автобуса. Боулдер подходил для остановки и восстановления сил не хуже любого другого места, а может, даже лучше.