Шмидт и Хвостов обменялись рукопожатиями.

– Вы уж извините, Федор Богданович, ближе познакомимся позже, а сейчас обоз на подходе, – сказал Хвостов. – Где-то через час обоз будет у лабазов.

– Предупреди приказчиков. Пусть готовятся к встрече. Оставшихся двух плотников направь на разгрузку. Каюры пусть помогут. Керосинки заправят и двери лабазные очистят. Понял, Мотюмяку Евфимович?

– Да, Киприян Михайлович! Я всех уже оповестил. Даже моя Варвара готовит обед каюрам, а Роман – баню.

– Ай да Мотюмяку, ай да молодец! Сам смикитил или Петр научил?

– Сам, Киприян Михайлович! Мне что – впервой? Погода во как закручивает! Успеть бы рухлядь разгрузить да оленей угнать к Верхнему озеру.

– Ну давай, тогда доводи дело до конца! А мы, Федор Богданович, пойдемте в дом греться!

Хозяин позвал на кухню Екатерину, Авдотью и Акима.

– Через час приходит караван. Надо истопить баню и приготовить обед. Воды на черную пургу хватит?

– Воды на неделю хватит! Я тоже слежу за погодой, потому запасы делаю загодя. Дрова сухие для разжижки печей на припечке, загораются от одной серянки. Собаки сыты. По две выпускаю на гульки. Катаются по снегу – на пургу! – ответил Аким.

– Ну, топи баню и помогай хозяйке. Прикрой чуть задвижки, а то ветер тепло в трубу вытянет.

– Не вытянет! У меня Савельев на подхвате. Золу в печах чистит, дрова носит, собак кормит, за задвижками следит.

– Ты, конечно, Аким, мужик дошлый, коль дело ему нашел. Вот с собаками осторожней! Не дай бог, какая-нибудь его невзлюбит! Да зубы покажет в зле, а ему на три месяца в тундру.

Аким хитровато улыбнулся, подмигнул стоящему у двери в людскую Савельеву:

– Сейчас я разведу огонь в бане, а вы, барин, будете подкладывать дрова. Нам надо печь так раскочегарить, чтобы через два часа каменка паром шипела. Потом обдадим кипятком полки, лавки. А с веничками мы чуток опоздали. Петр Михайлович добре любит париться, пока семь потов не сгонит. Из парилки выскакивает нагишом и падает в снег. Лежит до тех пор, пока колючки в тело не вопьются. Потом снова на полок. Каменка, когда он моется, гудит. Он квасом брызгает. Парилка после него дрожжами пахнет. А я всегда последним парюсь. Сколь хочу, столько и сижу. Может, сегодня тоже перепадет.

– Ты барином меня не кличь. Зови лучше Василием. Я простолюдин, как теперь говорят, разночинец. После мединститута служу лаборантом. Угол снимаю в Санкт-Петербурге. Я такой же, как и ты, но только образованный. Врач. Понял?

– Понял, госпо… Понял, Василий! А теперь за работу. Только собак не трожь. Хозяин гневается. Сказал, лучше тебя от греха подальше. Все-таки собаки – скотина зубастая.

И они пошли готовить баню.

Приехал Петр. Сбросил надоевшую за месяц парку, попросил Акима стянуть с ног почти прилипшие к ним бокари и отнести в холодный чулан. Ногам стало легче, и он не зашел, а впорхнул в кухню. Увидел Катерину со сковородкой в руках. Усталость как рукой сняло. Покосился на свою половину, где его ждала Авдотья с дочерью. Плотнее закрыл дверь. Стал, завороженный Екатериной. Смотрел, пытаясь понять, это явь или сон.

– Катюша, неужели это ты? Неужели я дома? – задавал он сам себе в растерянности вопросы. – Здравствуй, здравствуй, любовь моя, Катерина!

Оглянулся на дверь, прислушался и поцеловал в губы.

Екатерина не ожидала такой прыти Петра, пыталась увернуть лицо от впившихся губ, но они словно приклеились осетровым клеем. Женщина, задыхаясь от гнева, оттолкнула его и тут же заплакала. А Петр стоял и дрожал, не в силах ничего сказать. Он только сейчас понял, что убивает брата греховной любовью. В нем рождался Каин, злой, коварный братоубийца. Екатерина выбежала из кухни в горницу упала на диван, уткнулась в подушку Скрытно выплакавшись, стала понимать: они с Петром связаны грехом. И если узнает Киприян, несдобровать ни ей, ни Петру Она хмуролицей возвратилась на кухню. Петр сидел у окошка и наблюдал за беснующейся пургой. На душе творилось безладье. Увидел ее, долгожданную, а покоя не обрел. Екатерина, сразу взбешенная поцелуем Петра, уже успокоилась, будто забыла о нахальстве влюбленного в нее купца. Ей льстила эта влюбленность. Хотелось, чтобы она оставалась тайной и для Киприяна, и для Авдотьи, и для вездесущего Акима. Она заговорила, как бы ни о чем.

– Ну, Петр Михайлович, наверное, умаялся за аргиш?

– Не скажу, что умаялся, обоз – дело привычное, приказчики справные, на станках старосты мудрые. По тебе соскучился, Катенька! Отъезды становятся тягостными, когда долго тебя не вижу.

– Перестань, Петр, душу тиранить себе. Смирись с судьбой и живи себе дружно с Авдотьей. Лизанька у тебя – чудо!

Екатерина увидела, как его лицо покрылось грустью. Она волной накатилась на обветренное лицо. Он стал как бы меньше, будто неведомая сила давила к земле. Екатерина снова попыталась вывести его из грусти и спросила:

– Не стеснят ли вас два постояльца? Киприян их поселил на вашу половину дней десять назад.

Петр зло бросил:

– Опять Киприян! Он, видно, всю жизнь будет стоять на моем пути и в любви, и в торге, и в разворотливости.

Потом помягчел:

– Не стеснят! Кто у нас только не был на постое! Иногда после поездок тишины хочется. Полежать, помечтать, Богу помолиться спокойно. А где Киприян с гостями?

– Ушли к лабазам пушнину смотреть. Баня готова. Можешь париться.

– Катюшенька, а кто спину веничком похлещет? Была б моя воля, не отдал бы тебя никому!

Екатерина покраснела:

– Опять, Петя, за свое. Авдотья. Она – мастак в этом деле!

– Смеешься, Катюшенька! Ты мне нужна! К черту торг, обозы, медь. Я б все отдал за тебя!

На кухню вбежал Сашка. Увидел Петра, остановился, потом подошел ближе и протянул руку.

– Дластуй, Петя, це пливес? – спросил племянник, вскочив на руки дядьки.

– Песца привез, лисиц, соболя и рыбу.

– А мне?

– Тебе? Катюша, пряник есть? Дай незаметно. Я его угощу.

Она подала со спины. Петр незаметно взял и протянул.

– Вот тебе, Сашок, пряничек от зайчика. В тундре подбежал ко мне и говорит, мол, дядя Петя, отдай этот сладенький пряник-собачку своему племяннику Сашке. Он хороший и послушный и сладенькое любит! А зубиков уж полон рот. Ну-ка, пряничек, держись!

И Сашка откусил сладкой мучной игрушки. Он соскользнул с рук и потянул за штанину:

– Пойдем, Петя, к тебе! Пойдем!

Петру не хотелось уходить, но настырный малыш тянул дядю в его половину. Племяш подвел к висящему на стене оружию.

– Дай, Петя, дай! – подтянул вверх руки малыш.

– Вот ты зачем меня позвал! – удивился дядя. – Когда подрастешь и станешь казаком, я тебе подарю и шашку, и штуцер, и даже шаровары с лампасами. А уж сапоги – обувай хоть сейчас!