«Найти хотя бы начало», – вновь заскулил в нем лицемерный голосок, когда он механически переворачивал листы, но тут список сам подсказал ответ: «Начало, – прочитал он там, куда случайно упал его взгляд, каким-то чудом выловив именно это слово, – начало есть то, чего недостает человеку.

И преткновение не в том, что его трудно найти, а лишь в мнимой необходимости искать его. Жизнь милостива к нам. Каждое мгновение дарует нам начало. Всякий миг понуждает нас вопрошать себя: „Кто я?" А мы не догадываемся спросить, потому и не находим начала. Если бы человек хоть однажды всерьез задался этим вопросом, зажглись бы первые лучи того дня, закат которого означает смерть для негодных мыслей, вторгшихся в хоромы души и усевшихся прихлебателями за ее пиршественный стол. Коралловый риф, который они с инфузорьим усердием воздвигли за тысячелетия, а мы именуем „нашим телом", – это их оплот и гнездовье. Нам предстоит сперва проделать брешь в этом наросте из извести и слизи, а затем растворить его в духе, данном изначально, если мы хотим обрести вольный морской простор… Позднее я научу тебя, как из этих обломков рифа построить новый дом».

Хаубериссер в задумчивости выпустил дневник из рук. Его уже не занимал вопрос, могла ли прочитанная страница быть копией или наброском адресованного кому-то письма. Слово «тебе» не оставляло никаких сомнений, он почувствовал такое волнение, будто это было прямое обращение именно к нему и только так надо понимать все, что здесь написано. Но, пожалуй, больше всего его поразила еще одна особенность текста – местами он напоминал живую речь его знакомых: Пфайля, Сефарди, а иногда – Сваммердама. Теперь он понял, что все трое проникнуты духом, веявшим со страниц рукописи, что поток времени, который подхватил как щепку пока еще такого беспомощного, бесконечно уставшего Хаубериссера, чтобы он обрел силу истинного человека, этот поток наделил второй ипостасью трех его знакомых. «А сейчас слушай, прилежно внемля.

Приготовь себя к грядущим временам.

Скоро мировые часы пробьют двенадцать. Эта цифра рдеет на циферблате и окрашена кровью. Так ты ее узнаешь.

Первый новый час предваряет буря.

Крепись и бодрствуй, дабы она не застала тебя спящим, ибо те, чьи глаза при первых лучах наступающего дня будут закрыты, останутся неразумными тварями, какими и были, беспробудными на веки вечные.

Дух тоже имеет свое равноденствие. Первый новый час, о котором я говорю, знаменует поворотный рубеж. В этот час свет равновесен тьме.

Более тысячи лет билось человечество над постижением законов природы и покорением ее, но лишь те, пожалуй, немногие, кто узрел смысл этой работы и понял, что внутренний закон таков же, как и внешний, только октавой выше, призваны пожинать урожай, удел же прочих – вспашка и холопское ярмо, пригнетающее взор к земле.

Ключ к владычеству над природой разъеден ржой со времен всемирного потопа. Имя ему – бодрствование.

Оно открывает все затворы. Ни в чем так твердо не убежден человек, как в яви своего бодрствования, на самом же деле он угодил в тенета, которые сам и связал из грез и химер. Чем гуще эта сеть, тем неодолимее сон, и связанные путами и сморенные сном бредут по жизни, как убойный скот, – покорно, равнодушно и бездумно. Не все они пустоглазы, у иных в глазах сверкают мечты, но они видят мир, подернутый рябью мелких ячеек, обманную игру осколков. Они тянут к ним руки, не ведая того, что эти образы – рассыпанный бисер, не имеющий смысла вне великого целого. Эти „мечтатели" – не фантасты и поэты, как ты, возможно, думаешь. Это – неутомимые трудяги, самые хлопотливые обыватели земли, добровольные жертвы собственной химеры. Они напоминают вечно копошащихся мерзких жучков, которые карабкаются по гладкому стеблю, чтобы с его верхушки сверзиться на землю.

Они мнят себя бодрствующими, но то, что они якобы видят, – всего лишь сон, картина, умело навеянная и неподвластная их воле.

Были и есть еще такие люди, которые даже понимают, что грезят наяву, – это первопроходцы, бойцы передовых отрядов, пробившиеся к бастионам, в этих дерзких натурах сокрыто вечно бодрствующее «Я» – таковы провидцы вроде Гёте, Шопенгауэра и Канта, но у них нет оружия, чтобы взять крепость, а их боевой клич не пробуждает спящих.

Бодрствующий открывает все затворы.

И первый шаг к тому так прост, что его может сделать каждый ребенок. Но человек, искалеченный образованием, не может и шагу ступить, ибо не мыслит жизни без костылей, унаследованных от предков.

Бодрствующий открывает все затворы.

Бодрствуй при всяком деле! И не думай, что уже достиг этого. Нет, ты еще спишь и грезишь.

Преобразись, напряги все силы и восчувствуй всей своей плотью и кровью: „Отныне я бодрствую!"

И коль скоро это удастся, состояние, в коем ты только что пребывал, предстанет сонным оцепенением.

Это – первый шаг на долгом-долгом пути от подъяремного прозябания к истинной жизни и всемогуществу.

Так и двигайся шаг за шагом, от пробуждения к пробуждению. И не будет ни одной мучительной мысли, которую ты не смог бы таким усилием прогнать; все, что гнетет тебя, отступит навсегда, ты вознесешься над этой болью, как зеленеющая крона над усохшими сучьями.

Ты стряхнешь с себя все недуги, как пожухлую листву, если и тело твое будет воистину бодрствовать.

Ледяные ванны иудеев и брахманов, ночные бдения учеников Будды и христианских аскетов, самоистязания индийских факиров, лишающих себя сна, – все это не что иное, как окаменелые обряды, которые вещают пытливому уму: „Здесь, на заре человеческой истории, стоял таинственный храм во имя бодрствования".

Обратись к священным письменам народов земли, все они пронизаны идеей бодрствования. Это – лестница Иакова[60], того самого, что всю „ночь" боролся с ангелом Господним[61]„до появления зари" и одержал победу.

Так поднимайся же по ступеням все более просветленного бодрствования, если хочешь одолеть смерть, чье оружие – сон, греза и дурман.

Даже низшая ступень этой лестницы именуется «гениальностью» – как же тогда нам нарицать более высокие! Толпе они неведомы или представляются сказочным измышлением. Историю Трои тоже веками считали мифом, покуда не нашелся человек, отважившийся докопаться до истины[62].

На пути к пробуждению первейшим врагом, что встанет у тебя на пути, окажется твое собственное тело. При первом крике петуха оно будет вступать в борьбу с тобой, но ты увидишь день вечного бодрствования, и он восхитит тебя от лунатиков, которые считают себя людьми и не знают, что они – спящие боги; тогда от тебя отступит сон тела и вселенная будет в твоей власти. И ты сможешь творить чудеса, если захочешь, и тебе не придется жить в смиренном рабском ожидании милости или кары жестокого идола, уповая на его дары и страшась его меча.