Стол у окна, вероятно, предназначался для работы, но штук шесть фотографий в серебряных рамках занимали большую часть поверхности. В углу стоял проигрыватель, рядом с ним застекленный шкафчик с пластинками, а на стене над ним приколот плакат с портретом очередного кумира поп-музыки. Еще здесь было огромное количество подушек всех цветов и размеров, три неказистых пуфика, коричнево-белый нейлоновый коврик, имитирующий тигровую шкуру, и кофейный столик, на котором сестра Гиринг приготовила все для чая. Но самым замечательным предметом в этой комнате, по мнению Далглиша, была высокая ваза с красивым букетом из зимней листвы и хризантем, стоящая на тумбочке. Сестра Гиринг славилась своим умением составлять цветочные композиции, а этот букет отличался той простотой линий и цвета, на которой отдыхал глаз. Странно, подумал Далглиш, что женщина, наделенная природой таким вкусом к составлению букетов, может с удовольствием жить в этой загроможденной пошлыми вещами комнате. Это наводило на мысль, что сестра Гиринг, вероятно, представляет собой более сложную личность, чем могло показаться. На первый взгляд ее характер легко угадывался. Это была женщина средних лет, старая дева, довольно неуравновешенная, не блещущая образованием или умом и скрывающая свои разочарования под напускной веселостью. Однако двадцать пять лет работы полицейским открыли ему, что нет на свете ни одного человека, в чьем характере не было бы своих сложностей и противоречий. Только очень молодые или очень самонадеянные люди воображают, что можно составить портрет-робот человеческого мышления.

Здесь, у себя дома, сестра Гиринг не так открыто кокетничала, как на людях. Правда, она надумала разливать чай, усевшись на подушке у его ног, но по количеству и разнообразию этих подушек, разбросанных по комнате, он догадался, что это вовсе не игривое приглашение присоединиться к ней, а просто ей так привычнее и удобнее. Чай был превосходный: горячий и свежезаваренный. А к нему — лепешки, щедро намазанные паштетом из анчоусов. Всякие там салфеточки и липкие пирожные отсутствовали, что привело его в восторг; и не надо было как-то выворачивать пальцы, чтобы ухватиться за ручку чашки. Ухаживая за ним, сестра Гиринг делала все спокойно и ловко. Далглиш подумал, что она из тех женщин, которые, оставаясь наедине с мужчиной, считают своим долгом всецело заботиться о его удобстве и льстить его самолюбию. Такое поведение может привести в бешенство менее преданных женщин, но нелепо ожидать возражений со стороны мужчины.

Расслабившись в тепле и уюте собственной комнаты и подбодрившись чаем, сестра Гиринг была явно в настроении поговорить. Далглиш не мешал ее болтовне, лишь изредка подкидывая какой-нибудь вопрос. Ни тот, ни другая не упоминали Ленарда Морриса. Простодушные признания, на которые надеялся Далглиш, вряд ли были бы возможны при смущении или скованности.

— Конечно, то, что случилось с бедняжкой Пирс, совершенно ужасно, независимо от причин. Да еще на глазах у всей группы! Удивляюсь, что это полностью не выбило их из колеи, хотя, впрочем, молодежь нынче довольно крепкая. И вдобавок, они, кажется, недолюбливали ее. Но я не верю, что кто-то из них отравил молоко. В конце концов, они уже на третьем курсе. Они знают, что карболка, влитая непосредственно в желудок в такой концентрации, смертельна. Черт возьми, у них же была лекция о ядах во время предыдущего цикла занятий. И значит, это не могло быть просто неудавшейся шуткой.

— Тем не менее здесь все, кажется, придерживаются этой точки зрения.

— Ну, это естественно, как же еще? Никому не хочется верить, что Пирс убили. Если б это были первокурсницы, я, может, тоже думала бы как все. Кто-то из учениц мог бы разбавить смесь, поддавшись какому-то непонятному порыву, считая, возможно, что лизол — это рвотное средство и что наглядный урок пройдет веселее, если Пирс вырвет прямо на инспектора ГСМ. Странное представление о юморе, но ведь молодежь бывает довольно грубой. А что до этих девочек, они-то должны были знать, как подействует такая смесь на желудок.

— А что вы думаете о смерти Фаллон?

— О, я думаю, что это самоубийство. Все ж таки бедная девочка была беременна. Возможно, она находилась в сильной депрессии и не видела смысла жить дальше. Три года учебы псу под хвост, и никого из близких, кто мог бы помочь. Бедняжка Фаллон! Не думаю, чтоб она по характеру была склонна к самоубийству, но возможно, это случилось под влиянием момента. Здесь многие упрекали доктора Снеллинга — это лечащий врач наших учащихся — за то, что разрешил ей так быстро вернуться к занятиям после гриппа. Но она не любила прогуливать, а практика в палатах уже закончилась. Зимой вообще никого не стоит отпускать домой долечиваться. Не все ли равно, где лежать: в общежитии или в лазарете. И все же грипп, вероятно, сыграл свою роль. После него она, наверно, чувствовала себя неважно. Это заболевание имеет иногда довольно противное последействие. Если б она хоть доверилась кому-нибудь. Страшно думать, что она покончила с собой вот так просто, рядом с людьми, которые были бы рады помочь, если б она только попросила об этом. Давайте налью еще чашечку. И попробуйте коржики. Это домашние. Моя замужняя сестра иногда присылает.

Далглиш взял один коржик из протянутой ему коробки и сказал, что некоторые думают, будто у Фаллон могли быть и другие причины для самоубийства, кроме беременности. Ведь это она могла отравить питательную смесь. Ее же определенно видели в Найтингейле в самый подходящий для этого момент.

Он высказал это предположение специально, чтобы увидеть ее реакцию. Конечно, для нее это не новость: наверное, всем в Доме Найтингейла такая мысль приходила в голову. Но Гиринг была слишком простодушна, чтобы удивиться тому, что старший инспектор так откровенно обсуждает с ней свое расследование, и слишком глупа, чтобы задаться вопросом, зачем он это делает.

Она фыркнула, отметая подобную версию.

— Только не Фаллон! Это было бы глупой выходкой, а Фаллон не была дурой. Я же сказала: любая третьекурсница наверняка знает, что это средство смертельно. А если вы предполагаете, что Фаллон намеренно убила Пирс — хотя с какой стати? — то уж мучиться угрызениями совести она бы не стала. Уж если Фаллон решилась бы на убийство, она не тратила бы времени на раскаяние о содеянном, не говоря уж о том, чтобы из-за угрызений совести сводить счеты с жизнью. Нет, смерть Фаллон вполне понятна. У нее была послегриппозная депрессия, и она не знала, что делать с ребенком.

— Значит, вы считаете, что они обе совершили самоубийство?

— Ну, насчет Пирс я не уверена. Надо быть совершенно ненормальной, чтобы выбрать себе такую мучительную смерть, а, на мой взгляд, Пирс была вполне в своем уме. Но такое объяснение возможно, разве нет? Не представляю себе, как вы сможете доказать что-либо другое, сколько бы вы здесь ни пробыли.

Уловив в ее голосе, как ему показалось, нотки самодовольного апломба, он бросил на нее быстрый взгляд. Но ее узкое лицо ничего не выражало, кроме обычного смутного недовольства. Она ела коржик, откусывая от него маленькие кусочки своими острыми белыми зубками. Слышно было, как они вгрызались в печенье.

— Когда объяснение невозможно, — продолжала она, — истиной становится невероятное. Кто-то сказал нечто в этом духе. Кажется, Г. К. Честертон. Медсестры не убивают друг друга. И никого другого, если уж на то пошло.