Сижу на его коленях, стиснутая не слишком ласковыми объятиями рассерженного мужчины. И наслаждаюсь, как полная идиотка: тем, как тяжело и быстро бьется его сердце, слабым запахом парфюма, и даже ненавистными мне сигаретами.

- Ты мне поверишь, потому что я правду говорю, - вздыхает Ваня мне в затылок, и прикусывает ухо. Сладко отдает внизу живота от этой дурманящей близости – мне всегда его мало. – А ты, Вася, врушка. Секса у тебя и этого лоха не было. И не будет. Никого, кроме меня не будет.

Черт.

Люблю его до жути, и хочу также сильно. Но всего, без остатка.

А еще хочу, чтобы Иван делал так, как я скажу. Привыкла к такому: маму папа слушается, Борька вон тоже. А этот своевольничает.

Изменял, не изменял, изменял… нет, пока точно не узнаю – и разговаривать не о чем.

Сейчас попрошу дедулю отвезти меня домой, там мой Бандит совсем один. Соседка, конечно, присматривает. Но оставлять лапочку надолго не входило в мои планы.

Тот Бандит лучше этого.

Он честный.

- Захочу – будет еще сотня мужиков, - поднимаю я бровь, и бью острым локтем Ваню по плечу. А затем резко соскакиваю с его коленей. – Уходи!

- Только вместе с тобой, - стоит он на своем. – Вася, ну будь ты взрослым человеком! Я тебя и с твоей неадекватностью люблю, но хоть сейчас включи голову.

Задыхаюсь от возмущения так, что впервые в жизни слов подобрать не могу.

С моей неадекватностью?

То есть, это он меня так любит?

Подхожу к двери, распахиваю ее, и резко, на весь дом говорю:

- Адьос, амиго. Тебе пора по своим темным делишкам, а я-неадекватная пойду выбирать боа и сари. Не в чем собаку выгуливать, все наряды нормальные, а мне нужно что-то подходящее моему характеру – неадекватное.

- Ну, я же говорил любя, - пожимает Иван плечами, собираясь довести меня до белого каления.

- Молодой человек, я позвонила и сообщила вашим родителям о вашем недостойном поведении, - кричит мама. – Машенька с Димой очень недовольны.

И тут раздается звонок мобильного, взглянув на который Ваня поминает мою маму тихим недобрым словом. Хорошо, что тихо, а то рука у маменьки тяжелая.

- Потом перезвоню, - он отключает громкость, и смотрит на меня, намереваясь продолжить разговор.

Но я непреклонна. Резко, пока он не опомнился, выталкиваю Ваню из комнаты, и защелкиваю дверь. Громко включаю «Король и Шут» - так, что мыслей своих не слышно, и не реагирую на шум в коридоре, который смолкает только через десять минут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Интересно, ушел?

Выглядываю в окно, и наблюдаю презанятнейшую картину: Ваня о чем-то мило беседует с дедой Степой. Курят, смеются, и тычут пальцами в сторону моего окна.

Нет, то, что Ваня предатель – с этим я смирилась. Но дедуля-то куда полез?

Ох уж эти мужчины с их дурацкой солидарностью!

Дедуля меня осуждает.

Ведет свою тарантайку, над которой даже пенсионеры смеются, и хмурится – и это тот человек, на которого я привыкла полагаться!

На него, и на отца – спокойных, добродушных и молчаливых мужчин.

Мама всегда считала, что он меня плохому научит: курить, пить, матом ругаться… да только этому меня в школе научили. А в лагере я прошла продвинутый курс плохого поведения: такой, что мама бы в обморок упала, узнав о том, как детки отдыхают.

С дедушкой всегда было спокойно и радостно: сидеть рядом на лавочке, ногами болтать, наблюдать, как лучатся смехом его до сих пор яркие глаза. Слушать пересказ анекдотов и сценок Петросяна и «Кривого зеркала», афоризмы Задорнова, а в ответ радовать его сценками «Камеди клаба», который маменька объявила своим врагом.

Но дедушка всегда был молод душой и, несмотря на то, что бабуля его «старой плесенью» прозвала – он не устарел. Он даже косуху и футболку с логотипом «AC/DC», которые я ему подарила, носит с удовольствием, показывая средний палец и осуждающим его старичкам, и бабушке, крутящей пальцем у виска.

Вот только сейчас дедушка недоволен мной.

Так дедуля злился лишь в тот день, когда я сообщила, что за Борьку выхожу.

- Деда, ну чего ты? – не выдерживаю я.

Хотя тоже поначалу в молчанку играла, разглядев в их переглядках и шушуканьях с Ваней предательство.

- Негодная ты девка! – после долгого молчания все же вырывается у деды Степы, который и не смотрит на меня.

Пейзаж за окном машины более привлекателен: коровки, овечки, сарайчики и праздно шатающиеся алкаши. Куда лучше на них смотреть, чем на собственную внучку.

- Почему это я негодная? Это из-за Ивана, да? Да он еще хуже Бориса, которого ты терпеть не можешь, - напоминаю я дедуле.

- Сравнила жопу с пальцем… говорю ж: негодная ты девка, - дедушка достает свою любимую «Приму» без фильтра, непонятно где покупаемую, и закуривает, открыв окно.

Нос шибает запахом курева и наисвежайшего навоза от лучших производителей нашей глухомани. На глаза слезы наворачиваются… разумеется, от аромата. А не от обидных слов дедули.

- Мать тебя испортила, - цыкает дед, сплевывая в окно табак. – Ты ж всех вокруг распугиваешь, Васька, а тебе еще так мало лет. С возрастом совсем характер паскудным станет. Вот с Борькой что будешь делать?

- Разводиться.

- Вот! А почему?

Будто сам не знает…

- Так он же бросил меня, в деревню укатил, лишь бы на работу не идти, - выпаливаю, злясь на глупые вопросы.

Может, у дедушки уже начались обычные стариковские изменения, раз о таком спрашивает?

- Васька, ты бы и не думала с Борькой разводиться, если бы он тебя не предал, да? Не любила его никогда, мать наслушалась о женском превосходстве, и выбрала удобного, как продавленный задницей диван, мужа, - спокойно рассуждает дедушка, опровергая мои мысли о маразме. – Ты ведь и не ждала, что он взбрыкнет? Подавила мужика, задавила, и уверена была, что никуда он от тебя не денется. А когда ушел, ты и от облегчения вздохнула, и шок испытала. Так?