Мои мысли вновь и вновь возвращались к угрозе демократического правления, нависавшей над страной в начале века. Нам, нынешним, трудно представить, насколько близка она была к осуществлению. Как и всякий нормальный человек, я привык считать монархию естественным государственным строем. Даже те режимы, которые называют себя «демократическими», на практике быстро скатываются к единовластию, только уже не помазанника божьего, а просто самозванца, первым сообразившего стать диктатором. Обычно за спиной такого самозванца стоит горстка не более законных аристократов – новобогачей или старых соратников. Подобную модель развития мы часто видим в недавно отложившихся колониях, хотя и цивилизованные страны не гарантированы от этого недуга. Но, лишенные поддержки истории, подобные царьки оказываются обычно – уж простите за каламбур – калифами на час.

Единственная страна Европы, в некоторой мере избежавшая описанной печальной участи, это Британия, и ей удалось распространить свой парламентаризм по миру. Но английское самодержавие было ущербно с той поры, когда Иоанн Безземельный продал свою власть баронам, и на то, чтобы привыкнуть к весьма куцей английской демократии, у британцев ушли века. К чему же приводит народовластие в худшей его форме, демонстрируют нам Соединенные Штаты, добровольно проголосовавшие за установление режима, по сравнению с которым немецкий социализм покажется безудержной анархией. Какой же стала бы Россия, оставленная на пороге века без твердой руки, как ребенок со спичками? Какой мировой пожар мог разгореться?

Хорошо все же, что история не терпит сослагательного наклонения. Хватает с нас и сегодняшних забот.

Пустые умствования быстро наскучили мне. Не в первый раз горевал я из-за нелепого своего характера. Казалось бы, что проще – отдыхай, Сережа, плюй в потолок вишневыми косточками… Так нет, крепко засело в сердце, что пустым рукам нечистый дело найдет. Дела ищут руки. Чем же мне занять дни ожидания? Почитать, что ли? «Материнскую ртуть» я осилил вчера перед сном, а начинать что иное – вряд ли смогу дочитать до отъезда. Разве что полистать подрывную литературу, каковой имею привычку пробавляться в дороге. Конфискуем мы ее уйму, а печатается еще больше. Да что говорить – почти каждый студентик если не держал у себя, так полистывал у друзей это отравное чтиво. Управление уже давно махнуло рукой, считая, что молодежь должна перебеситься. Я с этим не согласен. Таким, как мой Андрей, я бы доверил в руки любые памфлеты социалистов – этого парня не свернешь с верного пути словесной мишурой. Еще пару лет, и уже не он на меня, а я на него буду смотреть снизу вверх – далеко пойдет. Но таких, как он, немного.

Или правда поплевать из окна вишневыми косточками? Вспомнил про косточки, и вспомнились вишни, те, что ведрами привозили к нам в Симбирск с нижнего течения Волги, из-под Саратова – огромные, смоляно-черные, блестящие, как глаза цыганок, сладкие, точно сахарные. Очень захотелось домой. И не в родительский дом, а в свой. Которого у меня еще нет. Но будет обязательно. И чтобы окна смотрели вниз на реку, и сад, и жена, и детишки, и лето, и ведро вишен, чтобы сплевывать косточки в окно и смотреть, как они летят вниз и теряются из виду в густых кустах боярышника, где водятся особенные рогатые гусеницы, за которыми я так любил наблюдать в детстве…

Старею. Раньше мне и в голову бы не пришло мечтать о собственном домике с садом и семье из пяти-шести душ.

И вот тут я понял, чем мне заняться… Чем мне обязательно надо, просто необходимо заняться. Я снова включил элефон, вызвал городской справочник и непозволительно долго листал – странное стеснение охватило меня. Только одна мысль не позволила мне струсить – если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.

Я набрал номер и поднял телефонную трубку. Несколько секунд под ухом чирикали зуммеры.

– Халло? – с вопросительной интонацией осведомился мужской голос.

– Э… кхм… – В горле у меня пересохло, точно у мальца первом свидании. Боже святый, да что это со мной, старым охальником? – Елизавету Карловну не соизволите позвать?

– А, простите, кто спрашивает? – с сильным немецким акцентом недоверчиво поинтересовался голос. Думаю, это был ее отец, и за недоверие я его не винил. А что ответить на расспросы, я придумал заранее.

– Из Управления политической благонадежности, – заявил я, пытаясь неслышно поплевать за левое плечо, – титулярный советник Щербаков.

– Управления… – голос моего собеседника сошел на нет – очевидно, теперь уже у него горло сохло. – Одну минутошку.

– Конечно-конечно, – пробормотал я, но, по-моему, уже в пустоту.

Несколько минут в трубке стояла томительная тишина.

– Алло, Сергей! – прозвенел наконец знакомый голос.

– Эльза… – Я сглотнул и с трудом выдавил из себя заранее заготовленную фразу: – Что вы делаете сегодня вечером?

Выйдя из «Елисеева», я бросил пакет чая на заднее сиденье и так газанул с места, что чуть не проскочил красный семафор на Александровской. Не жизнь, а полное фугу в мундире.

А ты что думал, Андзюсь? Жизнь – это ведь тебе не кино про агента бляха номер 007. Это на серебристом экране преступления века раскрывают лощеные франты в темных очках, попивая в ресторане мартини в обществе загадочных красоток, которых к нему пачками подсылают враждующие конторы.

А в жизни все намного сложнее – и проще. В наш век умных машин, хранящих в своем ферромагнитном нутре прорву всей и всяческой информации, практически единственное, что требуется, – это правильно сформулировать вопрос. И все. Сумели мы со Щербаковым это сделать – и вот походя раскрыли. Преступление, конечно, на приз столетия не тянет, но… круги по воде могут пойти такие, что…

А-а, к лешему. Это игры такого уровня, что покойный профессор с трудом засчитывается за пешку. А я – так, пылинка на зеркальной глади черно-белой клетчатой доски. Досадная помеха.

Так что могу купить себе коробку зубного порошка и до блеска начистить свою собственную бляху с четырехзначным номером, начинающимся вовсе не с «ноль-ноль». Кстати, порошок-то надо было купить! Забыл, олух.

Но все равно, обидно до слез. Прикоснуться к тайне, ощутить ее, уловить этот запах и… Прямо как у ребенка, которому дали поглядеть на картинку к мультику, а потом резко захлопнули дверцу перед самым носом.

Грустно. От такой жизни сразу начинают заползать в голову всякие мудрые мысли. Например, какого, спрашивается, черта я не продолжил семейную военно-воздушную традицию? Был бы уже минимум лейтенантом. Или другой вариант – почему не остался на действительной? Офицерское училище, потом пару лет погонять по тайге взвод для выслуги, после чего прорваться в Академию Генштаба. А уж со значком генштабиста можно любые двери ногами открывать. Дорогих ресторанов в том числе.

А вместо всего этого сижу я на задворках великой империи, пусть и поблизости от парадного входа. Окно в Европы, черти бы их взяли. И сидеть в этом окне холодно, мокро, и ветер постоянно насквозь продувает.