— Алису Кромли убил ее любовник — из ревности. Никто в точности не знает, как это случилось, но ни в какой реке она не тонула. Лежа на смертном одре, она подробно рассказала ему, что надо проделать с ее телом. Пересказала какой-то обряд вуду. Он сделал все, как она просила. То ли побоялся проклятия, то ли, как поговаривали, действительно любил ее. Взялись?

Я кивнула, понимая, что надо вдохнуть поглубже, иначе сердцу и легким не поздоровится. Я сжала зубы и через силу набрала в грудь воздуха, решив, что лучше сделать это сейчас, чем когда крышка отойдет в сторону и гробницу заполнит запах… Алисы Кромли. Слегка сдвинув тяжеленую мраморную плиту к углу, мы, оба уже покрывшись испариной, поднажали с другой стороны, пока гроб не приоткрылся почти наполовину. Себастьян, сидя на полу, перевел дух; корни его волос взмокли от напряжения.

— Думаю, хватит.

Он утер рукавом лоб, поднялся и взял с полочки свечу, затем нахмурился и заглянул внутрь саркофага. Я, стоя на коленях, последовала его примеру: через край окинула взором последний приют нечестивой Алисы Кромли. Увиденное так поразило меня, что я беспомощно всплеснула руками, ища опоры, и чуть не повалилась назад, но успела ухватиться за выщербленный бортик. В гробу лежала совершенно не тронутая тлением необыкновенно красивая креолка.

Алиса Кромли.

Ее платье давно превратилось в гниющие лохмотья, но кожа и волосы поражали свежестью, точно покойницу положили сюда лишь несколько часов назад.

— Это невозможно, — потрясенно прошептала я.

Услышав за спиной насмешливое фырканье, я отвернулась от нагонявшего жуть зрелища и увидела, что Себастьян скалит зубы.

— И это после всего, что с тобой случилось? — поинтересовался он, вскинув одну бровь, — После всего, что ты видела? Вампиры. Богиня. Гарпия.

— Ага, и все они, в общем и поодиночке, не могут быть правдой. Как и эта Алиса Кромли.

Веселье Себастьяна в здешней обстановке показалось мне слегка неуместным.

— Только не в Новом-два. Тут нет ничего невозможного.

— А как насчет победы над греческой богиней?

— Надо поторопиться, пока солнце не взошло.

Себастьян расстегнул сумку и извлек из нее садовые ножницы.

— Боже мой…

Мой желудок снова подвело, и к горлу подступила дурнота.

— Я так понял, самая почетная обязанность достается мне…

Видимо, он ничего другого и не предполагал, потому что, не дожидаясь ответа, повернулся к гробу, нагнулся и приподнял босую ногу Алисы. Я заметила, что на ней не хватает одного пальца.

О черт, черт, черт!

Вздрогнув, я отвернулась, но треск кости под ножницами оглушительно отдался в стенах гробницы. Мне казалось, что с минуты на минуту пробудятся рассерженные мертвецы, озлобленные на нас за то, что мы оскверняем их товарку, и я едва удержалась, чтобы не удрать оттуда со всех ног.

— Быстрее, — шепнул Себастьян, усаживаясь на пол спиной к саркофагу.

Он вынул из сумки ступку и пестик, ободрал с отрезанного пальца плоть, просушил косточку, бросил ее в чашку и принялся толочь, то и дело поглядывая на меня. Я стояла перед ним неподвижно, словно окаменев.

— Ты хочешь узнать или нет?

Я мучительно сглотнула, стараясь не поддаваться панике, но руки и ноги все равно дрожали от страха и слабости. Внутренний голос истошно вопил: «Беги же! Беги, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого кошмара, из этого мрачного склепа. Беги и не оглядывайся, и никогда больше не вспоминай!» Но вместо этого я, с трудом согнув колени, опустилась на пол рядом с Себастьяном и принялась смотреть, как он перетирает в ступке малюсенькую косточку.

В глубине души я уже понимала, что содержимое ступки так или иначе перекочует в мой организм, но думать об этом мне пока не хотелось. Я просто наблюдала и не задавалась лишними вопросами.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем Себастьян постучал пестиком о край чашки. На ее дно осыпался со стенок мельчайший костяной порошок.

— Подставь руку.

Я потянула носом воздух, но осталась неподвижна. Нет, на это я не способна. Я заглянула в бездонные серые глаза Себастьяна, но они оставались непроницаемыми. Его подбородок дрогнул — едва заметно, но от меня ничего не ускользало. А потом он сам взял мою руку и опрокинул содержимое чашки мне в ладонь.

— Мне тоже было страшновато, — спокойно признался Себастьян, — Но если понадобится, я смогу повторить. Это же просто кость, или пыль, совершенно безвкусная. Толченый булыжник. Вдохни.

Толченый булыжник, — повторила я.

Толченый булыжник. С этим-то я как-нибудь справлюсь. Я же сильная, справлюсь с чем угодно. Вот именно, с чем угодно…

Я сосредоточила все внимание на крохотной кучке порошка в руке — всего-то с четверть горсти. Толченый булыжник… Приблизив его к лицу и услышав, как под ребрами неистово колотится сердце, я наконец поднесла ладонь к самому носу и вдохнула.

Пыль устремилась по носовым проходам и осела в гортани — твердые крупинки вкуса… камня, действительно, как уверял Себастьян, и слишком сухие для моего пересохшего горла. Они слиплись в один комок, и я не могла их проглотить. Внутренности болезненно сжались в приступе тошноты. Меня и вправду едва не вырвало, но неожиданно перед глазами поплыло, и во всем теле я ощутила странное покалывание, словно под кожей струится слабый электроток.

Гробница накренилась, заваливаясь набок, будто карнавальный потешный домик.

Я ощутила, как одной стороной лица крепко прикладываюсь об пол; впрочем, нет — о ладонь Себастьяна. Его рука смягчила мое падение, а потом тихо выскользнула из-под моей щеки. Мой неподвижный взгляд был устремлен на длинный язычок пламени поставленной на пол свечки, которая освещала колени Себастьяна, а чуть поодаль смутно выступали из мрака погребальные ящики. Мной овладело полное оцепенение, похожее на паралич, но сознание продолжало свое медленное, безостановочное вращение, напоминавшее езду на карусели. Веки становились все тяжелее, норовя сомкнуться, пока зрение окончательно не померкло, уступив место ослепительному свету.

Яркие вспышки.

Цветные пятна. Буйство красок. Сияющая белизна и трепетная голубизна.

Блики солнечных лучей на мерцающей морской глади, на гладком мраморе.

Обрывки чьих-то голосов.

Мимолетный образ греческого храма, белеющего среди утесов на морском берегу. До чего же прекрасное место. Какая красота.

Посреди безупречных колонн, будто флаг, развеваются на ветру светлые волосы.

В моей груди все сжимается, так как осознание происходящего подстегивает постепенно охватывающий меня ужас. Мне кажется, что все увиденное творится именно со мной. Это меня, а не ту светловолосую женщину крепко удерживает за руку чья-то могучая длань. Испуганная жрица вырывается и стремглав бросается под спасительные своды храма, но теряет равновесие и падает на твердый мозаичный пол. В смятении она не успевает почувствовать неизбежную боль от удара и, даже сидя, продолжает пятиться, в отчаянии глядя на нависший над ней огромный силуэт.