же знаете мой принцип – я никого не продаю.

– Но я знаю и другое.

– Что именно?

– Вы единственный человек, который, как никто, осведомлен о моих клиентах.

– Дорогой Вадим Николаевич, еще Екклезиаст сказал, что знания увеличивают скорбь.

– Александр Петрович, расскажите мне о Суханове.

– Это другое дело. Я очень привязан к нему. Он добрый, смелый и честный парень.

– Так почему же он бежал?

– Вы верите, что он мог ограбить кого-нибудь?

– Думаю, что нет.

– Думаете или нет?

– Скорее нет.

– Тогда знайте: он даже мне мало говорил об этом. Он любил женщину, а она попросила спасти ее дядю, который вырастил ее. Этот дядя, с ее слов, был жестоко обманут, и если эти вещи найдут у него, то осудят и ее, и дядю.

– И их привезли к Суханову?

– Да.

– Поэтому он не подавал кассацию?

– Да.

– Неужели вы, Александр Петрович, с вашим опытом, так и не узнали, кто эта женщина?

– Я знаю только ее имя – Наташа. Валентин открывался мне не сразу. Видимо, мое прошлое мешало ему стать откровенным. Но у нас оказалось общее увлечение.

Вадим поставил стакан с чаем и с недоумением посмотрел на Лосинского.

– Вас это удивляет, но тем не менее это так, мы оба любим одного писателя.

– Кафку?

– Ну зачем же столько иронии? Алексея Николаевича Толстого. Да, дорогой Вадим Николаевич, именно его. И именно от бесед о его познании людей и мира мы перешли к нашим беседам.

– Но все же, почему Суханов бежал?

– Знаю лишь одно: как-то он выяснил, что дядя Наташи – не дядя, а любовник, и понял: она растоптала его чувства и жизнь. Он бежал, чтобы мстить.

– Вы знали о подготовке к побегу?

– Даже если бы я знал, неужели я повесил бы на себя лишнюю статью, которая формулируется как недонесение о преступлении? А потом, я не посоветовал бы ему это делать.

– А что бы вы посоветовали?

– Я бы посоветовал написать вам письмо.

– Мне лично?

– Нет. Вашей службе вообще.

– Александр Петрович, кто такой Каин?

– Подручный этой сволочи Хомутова.

– Что вы знаете о нем?

– Ничего. Только имя – Юрий. И знаете, почему я вам об этом говорю? Узнав, кем был Хомутов, я через третье лицо сообщил о нем.

– Вы?!

– Да, представьте себе. Конечно, я преступник, это понятно. Но война застала меня в Смоленске, и я насмотрелся на таких, как Хомутов. Немцы были всякие. Злые, добрые, снисходительные. А эти… Они выслуживались, соревнуясь в жестокости и подлости. Но это я говорю только вам.

– Спасибо, Александр Петрович. Скажите, вы освободитесь через два года и что дальше?

– А что я умею, Вадим Николаевич? Только то, что умею.

– Неужели все по новой?

– Знаете, если вы опять будете брать меня, обойдитесь без мороженого. Я не носил и никогда не буду носить оружия.

Вадим поднялся, протянул Лосинскому руку.

– До свидания, Александр Петрович. Помните: вернетесь – я помогу вам. С вашей головой можно принести много добра.

Лосинский усмехнулся. Он поглядел вслед уходящему Орлову, думая, что слишком поздно ему менять профессию.

Корп ждал внизу.

– Ну как, поговорили?

– Да.

– Удачно?

И внезапно Вадим понял, что этот мастер комбинаций, сам того не желая, подсказал ему единственный правильный ход.

– Ермаков у себя?

– Конечно.

– Он мне срочно нужен. Мне необходимо связаться с Москвой.

Ермаков колдовал над картой, расставляя на ней понятные одному ему флажки.

– Анатолий Кириллович, нашли Суханова?

– Да, видите эти флажки, завтра он будет задержан.

– Анатолий Кириллович, а он не сможет уйти из-под контроля?

– Исключено.

– Тогда слушайте.

И Вадим изложил Ермакову суть дела.

– Я это не решаю, Вадим Николаевич, мне нужно распоряжение.

– У вас есть ВЧ?

– Конечно.

– Я позвоню в Москву.

– Пойдемте на узел связи.

Полковник Губин служил в МУРе давно. Он помнил Осипова, Тыльнера, Ляндреса, Данилова. Да вообще он многих помнил и со многими работал. Ему давно уже пора было на покой. Он и сам понимал это и даже два рапорта подавал. Но его просили остаться. Он ушел с активной оперативной работы и подключался только к разработке особо сложных операций. Когда-то благодаря ему взяли Филина, это его память и ум аналитика позволили точно и быстро составить план мероприятий по ликвидации преступной группы. Сейчас он работал в архиве, писал книги по истории МУРа, которые с удовольствием печатал «Юриздат», преподавал в средней школе милиции.

Он был высок, сухощав, всегда подтянут. После ухода с конкретной оперативной работы Губин не снимал полковничьей формы, которая сидела на нем так, что молодые сотрудники постанывали от зависти. Каждое утро, подтянутый, корректный, не позволяющий себе никаких вольностей и требующий от других безусловного уважения, он появлялся на работе. Но что бы ни делал полковник Губин, все знали: документы, подписанные им, можно не проверять. Иногда Кафтанов поручал ему дела, требующие особой деликатности и такта.

Так случилось и на этот раз.

Губин ознакомился с документами, ушел к себе, проверил кое-какие бумаги и попросил у Чигарина три личных дела уволенных из органов офицеров. Полдня он звонил по телефонам, встречался со стариками муровцами, потом попросил дежурного по управлению дать ему на час машину и привезти в МУР гражданина Тохадзе, проживающего, как ни странно, в гостинице «Космос». В гостинице, куда не каждый командированный смог бы попасть. Но нынче многое изменилось. Появился термин – деловые люди. Под этой категорией подразумевались люди, могущие все. Правда, наконец-то взялись за них. Серьезно, как надо. Сначала за тех, кто патронировал им, а потом и за них.

Машина привезла Губина к дому 26 по Грузинскому Валу. Он вошел в этот огромный двор и сразу увидел того, кого искал. На лавочке среди мирно беседующих пенсионеров сидел человек лет пятидесяти пяти, седой, с испитым лицом. На лацкане его серого костюма разместились три ряда колодок, с правой стороны отливал эмалью знак «Отличник милиции».

– Савельев! – окликнул его Губин.

Савельев поднял глаза и улыбнулся показно радостно, улыбнулся так, чтобы все видели, как близок он с этим подтянутым полковником.

– Степан Андревич. – Савельев встал и пошел к Губину.

Тот словно не заметил протянутой руки. Словно не было ее вовсе.

– Брезгуешь, – зло спросил Савельев, – ветераном милиции брезгуешь?

– Во-первых, вы не ветеран. Во-вторых, брезгую. В-третьих, при увольнении из органов вы были лишены знака «Отличник милиции». В-четвертых, за пятнадцать лет и три месяца вы не получили ни одной медали, даже с собачьей выставки.

– А тебе что! – Лицо Савельева стало нездорово красным. – Ты зачем приехал, а? Зачем, скажи? Мало, что вы всю жизнь мою