Обнаружил неучтённые запасы красной смородины. Решил вспомнить детство.

Кто научил мою военно-строевую бабушку таким подозрительным выкрутасам, я не знаю. Возможно, рецепт родился в подвале, под светом тяжёлой настольной лампы. А может, и в другом месте. Известно же, что бабушка моя и писатель Э. Хемингуэй жили в одно время в одной гостинице в Мадриде. Короче говоря, не знаю ничего.

Берутся ягоды смородины и заливаются сиропом каким-нибудь. Если нужда в романтике и нет любопытных детей, то заливать ягоды можно любым приличным ликёром. Любым. Смородина – ягода терпеливая, хоть и себе на уме. Вытерпит куантро, вытерпит.

Взбиваем белки в крепенькую облачную пену. До такого состояния взбиваем, чтобы ангел пришлёпал босой на кухню, почесался и одобрительно хмыкнул. А желтки мы просто с ванильным сахаром вилкой перебаламутим, несерьёзно эдак, ну, такой трёхтысячный переворот в Коста-Рике, не сильнее.

Яйца, понятно, не из холодильника, а тёплые. Говорить даже неприятнее, чем делать.

На растертую сливочным маслом сковороду выкладываем белковые облака. А в них засаживаем пропитанные ликёром красные смородины. Получается красиво, кстати. Сковороду в духовку. И напряженно, хотя и скрывая волнение, зырим в огнедышащее.

Как видим, что началось погрознение облаков, зарумянивание такое, ну, вроде как утро над Гоморрой… Всё! Обливаем желтками с ванильным сахаром и ложкой хереса с ложкой коньяка.

И там совсем чуть-чуть осталось. Вынуть, посыпать пудрой (какао в пополаме с сахаром). Ну, там ещё нарезать внаброску всякой потребной ерунды: куски обжаренных яблок, например.

Так всё как-то неброско. На скорую руку. У женщин вызывает жалость, которой можно воспользоваться и доверчиво попросить что-нибудь интересное почитать вслух. Сбегать за книжкой.

Покупал убитых цыплят на рынке. Для поедания, отвечу сразу на вполне понятный вопрос, который вырвался, уверен, из груди сотен и тысяч неравнодушных читателей.

Читатели мои имеют приятное свойство задавать неожиданные и интересные вопросы, как бы с треском раздвигая руками распоротое нутро моего шапито и просовывая в прореху смышленые лица свои. Вслед за вопросом, а зачем я, собственно, покупал себе убитых кем-то цыплят, обычно следует рассказ о том, что вот лично он, комментатор, цыплят не ест, а если и ел когда-то, то подавился, а если отчего-то не подавился, то во всем виноват Чубайс. Или Украина.

Поэтому сразу пишу: для поедания цыплят покупал. У меня есть специальный жарочный пресс для безжалостности. Шарашу этим прессом по тушкам, брызги, чад, жадное шкворчание, я сыто и страшно хохочу под закопченными сводами, воображая уж бог весть что на месте цыпляток-то.

Но просто так покупать крошечные тельца мне скучно. Я хочу ужасных подробностей. По 150 руб. за тушку – это не подробности, конечно. Цель моих походов на рынок – обогащение внутреннего мира своего. Поэтому задаю вопросы. О чем грустит картошка, долго ли мучилась стерлядь, как звали свинку, любила ли облизывать хозяйку пахнущая сеном и молоком коровка с девичьими несмелыми губами – все это меня живо интересует.

Заинтересовался биографией цыплят. Как удивятся мои земляки, если узнают, что цыплята нам достались от щедрот великой Мордовии, родины моих многочисленных предков! И куры из Мордовии. И сметана. Сбегал к капусте, размахивая варежками на резинке, – и она, конечно, и она!

Как Антей, припал грудью к мордовским же корнеплодам. Чтобы напитаться силой и мудростью, вобрать в себя неброскую красоту неосторожно брошенной прадедом родины.

Мордовский ренессанс не за горами, такое мое мнение. Самарская губерния послужит упругим трамплином великой мордовской мечты – пережить мордовское рококо в тепле.

Кто из мужчин в этом признается?! А я признаюсь, разорвав порочную круговую поруку.

Возвратить хорошее настроение мне может полкило орехового мороженого под взбитыми сливками и сиропом из айвы.

И возвращает! И возвращает!

В отличие от секса, при поедании мороженого я могу думать только о себе: быть эгоистичным, громко кричать своё имя и вслух комментировать происходящее в самых буквальных выражениях.

Мороженое ещё ночевать не остаётся, что плюс.

В деревенском своём житье-бытье стал чувствовать потребности. С трудом уже могу сдерживать свои животные наклонности.

Вот сейчас, например, глядя в окно, внезапно захотел холодца. Мисочку холодца.

Мисочку! С морковью! С курятиной и хренком таким, знаете, со свеклой…

А это значит что?!

А это значит всё!

Приготовление холодца дома в наши дни – это занятие не для слабых и мятущихся душ. В самом процессе изготовления студня есть что-то преступное, сокровенное, очень настораживающее. Семьи, где варят холодец, только с виду похожи на людей. На самом деле человеческого в таких семьях немного. Вы мне верьте!

Разберём по пунктам:

1. Холодец – квинтэссенция (вытяжка в прямом и переносном смыслах) еды. Полное и окончательное воплощение идеи утилизации, поглощения, пожирания. Маски сброшены! Всё, что только возможно, будет нарублено, выварено, сдобрено, обсосано, выбито и сожрано. Всё!

Можно притворяться существом разумным и даже одухотворённым, деликатно подбирая с тарелок спаржу или нарезая пармскую ветчину. Можно, намазывая на бисквиты джем из айвы, разливая тягучий кофий в тонкие чашечки и ломая бледной рукой пирожные, слушать «Элегию» Массне. Можно хрустеть малосольным огурцом, уминая толкушкой картофель с салом, хрипло хохотать над кастрюлей с бараниной в луковой подливе и быть при этом хрупкой девочкой семи с половиной лет. Но готовить и есть холодец можно только в невесёлой, скажем прямо, звериной тишине, отказавшись в этот момент от своего имени, образования и, возможно, профессиональной ориентации.

Холодец подразумевает логово. Дымное логово на болоте. Или в буреломе. Пещера подойдёт тоже. Или бункер.

Холодец лишает человека самоидентификации, растворяет человеческое сознание. Невозможно, например, есть холодец и говорить лёгкие приятные вещи. С набитым холодцом ртом нельзя удачно острить. Невозможно делать полные игривости комплименты женщине. Нельзя быть либералом и есть при этом студень. Я пробовал – невозможно.

Вот занимать какие-то совершенно крайние позиции, стучать кулаком по клеёнке перед собеседником и задевать головой болтающуюся лампочку – это для студня органично, но уже в конце мероприятия.

В галстуке нельзя есть холодец. Немыслимо его есть в рубашке и штанах. Такое лицемерие начинается, такой наигрыш, когда к холодцу выходят люди в брюках с отглаженными стрелками. Если даже и выйдут, то посмотрят друг на друга, дёрнут уголками ртов и разойдутся, размахивая руками. «Что ж мы за мудаки-то такие? Что ж по-людски-то не можем?!» – только полуспросит вошедший последним.