Я не знала, что делать, как себя вести, и выплюнула целую кучу семечек себе под ноги. И помчалась домой, чтобы избежать расспросов замерших от любопытства девочек.

Я чувствовала, как во мне что-то изменилось, и не могла понять, что именно. Взрослый незнакомый мужчина говорил со мной, и каждое слово было похоже на прикосновение, которым он мастерски перебрал все мои внутренности, оставив их светиться сквозь тело, как будто я стала прозрачным морским светляком.

С тех пор я начала следить за собой, словно во мне действительно поселился другой человек – наблюдатель и летописец моей «непохожести».

Сначала я тщательно исследовала, не ошибаюсь ли, осторожно расспрашивая подруг о том, чувствуют ли они то же, что и я.

С удивлением, которое вскоре прошло, я узнавала, что никто из них…

…не видит карту мира на коре старых деревьев,

…не слышит музыку, когда долго лежит навзничь, глядя в небо (собственно, никто из моих подруг так и не делал),

…не разговаривает с водой,

…не ищет среди опавших веток волшебную палочку,

…не нанизывает спелые вишни на нитку перед тем, как их съесть, держа высоко над собой, чтобы видеть, как от них исходит красное сияние,

…не пьет росу с листьев лилии,

…не здоровается с дождем,

…не обмазывает белой глиной ноги, изображая, что это – волшебные сапоги,

…не рассматривает свои пальцы на ноге, которые (если долго смотреть!) напоминают отдельное существо,

…не чувствует бешеной непрерывной дрожи внутри, когда ходит по краю моря,

и – приступов счастья, которое пронизывает тебя горячими лучами даже тогда, когда на улице идет дождь…

Вырасти и выйти замуж – вот две цели, которые были у моих подруг: Марины, Сони, Гали, Светки, Ольки, Павлины…

«Зачем?» – спрашивала я, и они отвечали: «Чтобы надевать нарядные платья на праздники, идти по улице рядом с мужем, готовить ужин и каждый год находить на огороде младенцев».

А потом?

Потом сидеть на немецкой тахте перед телевизором, потом умереть. Как все…

Я прислушивалась к себе – первым слоем у меня тоже шла такая картинка: я иду по улице в новом кримпленовом платье, готовлю ужин и нахожу малыша под раскидистыми листьями капусты.

Но сквозь эту картинку, как сквозь молочный туман, таявший с каждым днем моей жизни, виделось другое: моря и океаны, верхушки гор, извилистые тропки, впадающие, как маленькие ручейки, в реки дорог, а потом – в трассы, по которым мчатся машины в незнакомые большие города. Я сто раз представляла, как сажусь с этим седым незнакомцем на корабль и передо мной открывается другой мир.

А еще, признаюсь, я часто думала о смерти. Вернее, о том, что будет, если я умру прямо завтра? Тогда не будет ни морей, ни далеких городов, ни гор с извилистыми тропками. Ничего не будет. Даже цветного платья, в котором я буду ходить по улицам. Но, думала я, если моя жизнь – всего лишь хождение по улицам неизвестно с кем и обработка капустных грядок – и больше ничего, то какая разница, когда я умру, завтра или через пятьдесят лет?

Одним словом, с тех пор я начала мучиться неизвестно от чего.

Мне хотелось всего – и сразу. Я шла на реку и во все горло распевала одной мне понятные фуги, на которые реагировали только толстые утки, а потом падала в траву и наблюдала, как спешат домой муравьи…

Я торопилась впитать и запечатлеть в себе тот маленький мир, в котором жила, – и там, внутри, сделать его большим и значительным, пока еще есть время.

Пока есть время…

Возможно, я уже тогда знала, что время течет быстро, а главное, смывает своими волнами всю сказочность детского существования. А вместо этого приходит реальность, в которой Волшебный Незнакомец превращается в коварного извращенца, любящие родители – в заурядных обывателей, а дар всеобъемлющей любви – в непритязательную неразборчивость.

…Я снова стояла на пороге темного подъезда перед островком яркого света, на который должна была шагнуть еще с большим страхом, чем раньше.

На самом же деле я стояла перед дилеммой: выкинуть из сумки тапку и броситься назад, к старому дереву, за которым увижу многоэтажки нового района, или выйти за арку, где передо мной снова встанет много вопросов.

Во дворе слышались детские голоса. Видеть Нику сейчас я не могла и не хотела. Слишком коварными и бессовестными были мои недавние мысли: посадить ее в машину и дать умереть. Чтобы остаться здесь одной.

И слишком острым было сожаление по поводу скорых перемен в жизни. Ведь у нас осталось всего несколько дней.

Я низко наклонила голову и быстро пошла к арке. Я знала, если она меня заметит – сразу бросится навстречу.

А мне нечего ей сказать. Пока что нечего…

На мое счастье, девочка опять висела вверх ногами на пожарной лестнице и юбка спадала ей на лицо. Значит, она меня не заметила. И я выскочила за арку.

Старая тапка работала безотказно – у меня снова был выход в соседние дворики.

И начала искать тот самый – с домом, в окне которого стояла пустая клетка…

Я шла по дворам, рассматривая окна, и думала о той встрече с Незнакомцем.

Возможно, я ее выдумала, как сказку. Ведь читала всегда много и всегда сравнивала себя с какими-то героинями, примеряя их на себя, как изысканные платья или рабочие робы. Одни из них были тесными, в других я чувствовала себя хорошо, а третьи прирастали к коже и становились ею.

Но при чем здесь Незнакомец?

И был ли он тем самым Богданом Игоревичем, с которым дружила моя девочка? И что он хотел от нее?

Я зашла во двор – третий после нашего, – где на окне второго этажа увидела то, о чем говорила Ника, – пустую клетку.

Села напротив дома. Поймала себя на мысли, что просчитываю каждый шаг, как в шахматной партии, хотя играю сама с собой. Ради чего я пришла к этому окну? Познакомиться с обидчиком? Обезвредить его, чтобы защититься от будущей болезни?

В глубине души я понимала, что склонна доверять девочке. Но должна была все проверить.

Если честно, я уже безумно хотела домой. Вот поговорю с ним, выброшу тапку и побегу назад, в свою квартиру с евроремонтом и билбордом напротив окна: «Покупайте итальянскую плитку сейчас – завтра будет поздно!»

«Завтра и правда может быть поздно», – подумала я. Ведь час Х неумолимо приближался. Думать об этом было страшно. Не только из-за смерти Ярика, которую неизвестно каким образом я должна предотвратить.

Я сидела и смотрела на окно с мертвой клеткой, как охотник в засаде. Пусть он сам выйдет из своего логова! Как раз утром пожилые люди обычно идут по магазинам, пока нет очередей.

И он действительно вышел.

В той же шляпе и длинном старом, не очень уместном в такую жару плаще. Огляделся почти так же, как я, – словно должен был шагнуть с лодки на сушу.