Но, несмотря на это, меня все равно не отпускала «душевная малярия», и иногда я чувствовал то же самое удушье, что и у себя в имении.

На какое-то время мне показалось, что она может пройти благодаря ветру революции, который поднимался над просторами страны.

Склонный к романтике и авантюрам, я вступил в партию социалистов. Но не принял разрушения, которое несла идея всеобщего равенства. Сквозь решето того дырявого полотна, в которое постепенно превращалась реальность, из всех щелей полезло то, что до тех пор находилось на дне, – все человеческие пороки, а вместе с ними – бедность, голод, разруха на фоне пустозвонства о создании нового мира. Но я уже знал, что мне нужно. Так как нашел учителя. А заодно и способ усмирить свою душевную малярию. Я начал искать не себя в мире, а мир в себе и людей того же склада, что и я.

А все началось с небольшой брошюры, датированной 23-м годом. На обложке стояла странная фамилия – Грин.

И тогда, и теперь я считаю, что сверхзадача каждого настоящего творца – довести читателя до неловкости от узнавания себя в книге, на полотне или на экране. Бывало ли у вас такое чувство, что читать какую-то книгу становится нестерпимо, неудобно, как будто автор выставил на обозрение твою сущность без твоего на то согласия? Более того – не зная тебя лично? Вот это и есть чудо. Попадание в болевую точку. Искусство находить ее сложнее искусства иглотерапии: там все точки обозначены, здесь – колешь в темноту. Но когда попадаешь, это самое большое счастье. И… метод лечения тоже…

Таким лечением и оказалась для меня эта небольшая брошюрка с иностранной фамилией.

Трудно сказать, что я пережил, узнавая на каждой странице себя. Свои мысли, свое восприятие действительности, свою лихорадку! Свою тоску по настоящему общению…

Среди невежества, словесной мути, голодных глаз и грязных фуфаек, запаха сапог и обмоток этот удивительный Грин мастерил свои дворцы и корабли, совершенно не считаясь со всеми этими реалиями.

Значит, это возможно?

Я понимал, что и сам давно живу в других краях, что их не стоит искать за пределами своего воображения, ведь все уже есть во мне. А моя извечная «малярия» – это проникновение во внутреннее состояние вещей и отношений, которые не поддаются объяснению и не понятны для других. Поскольку другие живут только внешними проявлениями и временными ощущениями, из которых самыми важными являются обычные физиологические или социальные потребности.

А я всегда хотел найти гармонию между тем, что у меня внутри, и всем внешним, но ненавязанным или искусственно построенным, а тем, что я назвал бы ноосферой.

Одним словом, я начал поиски того, с кем мог бы поговорить на волнующие меня темы. Тогда я работал корректором в харьковской газете. Это дало мне возможность добыть немного сведений об авторе книги. Я узнал, что он живет в Крыму. Начал писать письмо. Весьма необычное, которое и послужило поводом для оговора и ареста. Просидел пару лет на казенных харчах, чему был даже рад. В конце довольно странного периода под названием «нэп» – новая экономическая политика – меня неожиданно выпустили. Просто выставили за дверь тюрьмы в том, в чем был, – протертых штанах и босиком. Потому что стало не до таких шутов, как я.

Начались другие времена. Сворачивались синдикаты, из промышленности вытеснялся частный капитал, началась коллективизация. Мрак и отчаяние тревожно стелились под ногами, как дым, поднимаясь все выше и выше.

Я решил вернуться на малую родину, откуда уехал накануне революции. Деться было некуда, писать – некому. Поскольку, набросившись на прессу, по которой соскучился, я узнал, что писатель А. Грин уже умер…

Тогда я ничего не мог о нем знать, совсем ничего. Мне просто было жаль, что так и не дошел до него.

Итак, раздобыв какие-то чуни у знакомых и справку, в которой дорисовал одну лишнюю букву в своей фамилии, я направился туда, где меня давно уже никто не ждал. За моими плечами не было ничего, кроме сомнительного жизненного опыта и романтических убеждений о свободе личности…

– Я вас задерживаю? – вдруг спросил он.

От неожиданности я вздрогнула. Как будто из теплых волн его голоса вынырнула под холодный душ. Я закачала головой и не смогла произнести ни слова.

Что-то знакомое слышалось мне в его голосе и рассказе – то, о чем я давно забыла.

Он кашлянул, достал из кармана трубку и несколько секунд колдовал с ней, набивая черной смолянистой массой. Потом, выпустив в воздух кольцо дыма, бессильно опустил руку с трубкой и продолжил говорить.

– Я добрался до села, в котором было родительское имение. Конечно, над полуразрушенным зданием уже висела перекошенная надпись «Комбед» или «Сельсовет», точно не помню. Это не имело значения.

Я пытался отгонять от себя ту реальность, а точнее, ирреальность, в которой оказался. Этому меня научил тот самый неизвестный мне Грин. И… одна девочка, о которой я почему-то всегда помнил в своих духовных поисках.

Ну вот наконец перехожу к тому, что будет для вас более интересно. Но для этого вернемся на десять лет назад, в то время когда я, юный, блуждал по своим угодьям как неприкаянный, размышляя о тщетности жизни, и мечтал о далеких неизведанных мирах.

Итак, помнится, я сидел на берегу нашего небольшого пруда, смотрел на высокие стволы деревьев, жевал травинку и думал, что моя жизнь, как этот пруд – привлекательный внешне и застойный изнутри.

Мне было шестнадцать, и я размышлял, каким образом добраться до Африки, когда неожиданно услышал над собой голос:

– Вам плохо?

Около меня стояла девочка лет десяти.

Растрепанные косы, старая сермяга, великоватая белая рубашка, которая свисала со смуглого плеча, и бусы вокруг худенькой длинной шеи, сделанные из нанизанных на нитку красных, немного вялых ягод.

Обычная деревенская девчонка. Но эти ягодные бусы на шее и цвет глаз – они были синие без единой примеси другого оттенка! – делали ее сказочным лесным существом.

– Да, мне плохо, – согласился я.

– Почему? – спросила она, подойдя ближе.

Я и сам искал ответ на этот вопрос, хотя мне его никто не задавал, чтобы я мог сформулировать свои претензии вслух. Простой вопрос девочки заставил меня задуматься.

Всегда труднее ответить – «почему», нежели – «как»…

«Как» – это всего лишь то или иное действие, поступок. А вот на вопрос «Почему?» можно искать ответ всю жизнь.

Тогда мое маленькое «почему» формулировалось достаточно просто:

– Потому что мне тесно… – сказал я, пытаясь объяснить свое состояние.

– Тесно – здесь или в мире? – серьезно уточнила девочка, обдавая меня своими синими огнями.

Ох как меня передернуло от этого «в мире»! Ведь я думал о том же: везде ли мне будет так душно, или стоит только шагнуть за забор своего благополучия, чтобы почувствовать величие открытого пространства, дыхание нового ветра и свою способность противостоять удушливой будничности?