– Принимайте пленного капитана, Иван Андреич, – пропыхтел Неболтай, с осторожностью укладывая раненого на палубный настил. – По голове прилетело, но вроде как не пробило. Авось Марья Захаровна вылечит. А больше живых нет.

И, не дожидаясь ответа, казак снова юркнул под палубу в сторону капитанской каюты: очень уж ему не хотелось оставлять сундучок без присмотра. Подбежав к ценной добыче, Неболтай откинул крышку, мгновенно выбрал сколько-то золотых и серебряных монет, ссыпал их в мешочек, каковой ушел в преглубокий карман, оставил без внимания ассигнации, потом подумал и прихватил пару бутылок чего-то спиртного. Не будучи знатоком французского, догадаться о содержимом хорунжий не мог, но рассчитывал на филологическую помощь со стороны. Закончив сбор трофеев, казак уже без особой спешки выбрался на верхнюю палубу и поставил там сундучок со словами:

– Вот, нашлось в капитанской каюте…

Тут же из носового люка высунулась встрепанная более обыкновенного рыжая голова.

– Иван Андреевич, течь я остановил. Могу подплыть к «Морскому дракону».

Шёберг скривился от таких словес, но тут же подозвал сигнальщика.

– Передай, братец, депешу флажным семафором…

Надо заметить, что командир «Морского дракона» никоим образом не отличался избыточным оптимизмом. По этой причине он не ожидал, что от «абордажа» получится нечто путное; самое большее, на что он рассчитывал: какие-то забытые документы. Но действительность сильно поправила мнение лейтенанта.

«Эридис» не только избавилась от дифферента на нос, но и потихоньку двинулась в сторону. Это заметили все. Одновременно прошло сообщение: от течи избавились, захвачен пленный, имеем ход. В конце сообщения Шёберг доложил, что винты подняты[12], и высказал просьбу вывалить кранцы, поскольку, дескать, он намерен швартоваться.

Нижним чинам явно хотелось пообсуждать эту, вне сомнения, выдающуюся победу, но командир резко оборвал:

– Отставить разговоры! – и добавил, чуть смягчив тон, – нам еще до Севастополя дотянуть надобно.

На борт «Морского дракона» с донесением проследовал мичман. Докладывал он почему-то вполголоса. Тут же командир приказал Кроеву переправить на борт «Эридис» троих матросов, причем боцман выбрал тех, кто хоть что-то понимал в плотницком деле. Приказ прозвучал отчетливо: «Заделать течь!» Раненого капитана Мерсье передали из руки в руки на «Морского дракона». Мариэла распорядилась насчет переноса пострадавшего в выделенный под лазарет уголок трюма. Также она упомянула, что возможно, потребуются услуги переводчика. Разумеется, госпожа маг жизни не сказала, что при желании она бы вытащила знание родного языка французского капитана непосредственно из его головы. Но стремление поберечь энергию, разумеется, превалировало. Переводить отрядили лейтенанта Мешкова, а командир был вынужден назначать рулевых из нижних чинов, поскольку все офицеры оказались занятыми другими делами.

Вопреки обыкновению, труды новоназначенных плотников не сопровождались матом в большом количестве. Скорее преобладали интонации уважительного одобрения:

– Эка же работа: течь совсем перестала хлестать. А ведь щель в полпальца, не мене.

– Тот, рыжий, он держит водицу. Как – не знаю, да и не наше дело. Тащи-тка ты лучше паклю, а ты, Влас, еще вон те две доски. Гвозди не забудь, тють-перетють твою набок!

Через пятнадцать минут после швартовки мичман Шёберг торопливо вернулся на абордированный корабль. Еще через две минуты захваченный пароходофрегат отвалил от «Морского дракона» и дал ход.

Коммодор Скотт не был джентльменом, в противном случае он бы просто не обратил внимание на некоторые особенности звуков канонады, заведомо будучи уверенным в огромном артиллерийском перевесе союзника-француза. Но для того, кто имел опыт, умение и желание думать, артиллерийский бой звучал странновато. К сожалению, разглядеть было ничего невозможно.

Выстрелы от корабельных орудий, конечно же, нельзя было спутать с чем-то иным. Однако к ним примешивались и другие, очень похоже на разрывы огромных бомб. Соответствующей артиллерии на корабле союзников достоверно не было, а на русском корабле и не могло быть – с такой-то крошечной пушечкой – но грохот заставлял задуматься.

Канонада стихла. Это как раз объяснялось просто: или одна из сторон добилась успеха, или корабли разошлись вничью. Однако у английского капитана имелись глубокие сомнения в части того, кто именно мог победить в противостоянии. А насчет ничейного исхода сказать было вовсе ничего нельзя за полным отсутствием фактов.

Раздумья англичанина были прерваны сигнальщиком:

– Четыре шлюпки в море, идут курсом на юг!

Само собой, любой вменяемый командир корабля, не раздумывая, оказал бы помощь терпящим бедствие. Капитаны Скотт и Филипс-Райдер не были исключением. Подъем людей, а также шлюпок при слабом волнении трудностей не представил. Куда более заковыристым оказался вопрос: «Что делать дальше?» Приказ о разведке боем, разумеется, никто не отменял. Проблема состояла в том, как наилучшим образом этот приказ исполнить.

Капитаны Райдер и Скотт не пожалели целых двух часов на разработку приемлемого плана.

Первое, что приняли за данность: потерю пароходофрегата «Эридис». По уверению старшего в чине француза, подкрепленному свидетельством стармеха, запуск машин или помп был совершенно невозможным делом. В таких условиях поврежденный пароходофрегат мог продержаться на воде не более пяти часов – за это время он не дошел бы до русского порта даже в отсутствие дифферента на нос, причем под всеми парусами.

Второе и также совершенно очевидное: коль скоро приказ подлежит выполению, то курс ляжет на Одессу вместе с эскадрой. Поскольку капитан Филипс-Райдер был произведен в чин раньше капитана Скотта, он и стал командовать группой теперь уже из двух кораблей.

А вот дальше пошли сплошные непонятки. Главная (с точки зрения осторожного капитана «Одина») состояла в почти полном отсутствии сколько-нибудь достоверных сведений о боевых характеристиках русского корабля. Правда, все свидетели дружно утверждали, что противник не имел никакого парусного вооружения, но при этом двигался без дыма. Оба англичанина объяснили это легко: котлы явно топили не углем. Относительно скорости противника показания французских офицеров сильно расходились. Ответы на этот вопрос были примерно такими:

– За одиннадцать узлов ручаюсь!

– Полагаю, узлов тринадцать верных.

– Скорость? Не удивлюсь, если пятнадцать узлов.

Также все опрошенные, включая нижних чинов, хором утверждали, что пушечных портов по бортам не видели. Райдер просто удивился. Скотт подумал о маскировке орудий, но последующие показания заставили усомниться в этом предположении.