Мальчик только помотал головой, все его внимание было занято потоком машин, он пытался определять их марки, но здесь преобладали японские, о которых он почти ничего не знал.

Когда Людмила с Андреем вышли из автобуса на центральной станции Кфар-Хабада, им, как и остальным пассажирам, пришлось пройти паспортный контроль. Полицейский, впрочем, не столько изучал фотографии, сколько вглядывался в лица, будто вел с каждым пассажиром краткий немой диалог. Людмила протянула общий на нее и Андрея паспорт с тиснением «Россия» на обложке.

— О, — сказал полицейский по-русски, — добро пожаловать. Хорошо, что вы приехали именно сегодня. Замечательный день, не правда ли?

Впрочем, скорее всего, он не сказал это, а только подумал, и, к тому же, откуда ему знать русский — парень, скорее всего, был выходцем из какой-то восточной или североафриканской страны.

— Скажите, — осмелела Людмила, — как пройти к Дому Мессии?

Рука, державшая паспорт, дрогнула, и полицейский внимательно посмотрел Людмиле в глаза. Она мгновенно представила себе дорогу от таханы мерказит, нимало не удивившись тому, что знает значение этих слов.

— Он ждет вас, — сказал полицейский и улыбнулся.

Он ждет меня, — подумала Людмила. Он ждет меня. Значит, я ехала не зря. Все правильно. Он такой добрый. Он должен быть добрым и всезнающим. Он. У него есть имя, но что такое имя? Просто — Он.

— Мамочка, — сказал Андрей, — посмотри, какие смешные папахи!

x x x

Принесли факс из Бруклина, и Мессия прочитал его, хотя еще десять минут назад знал содержание. Да, Любавический ребе сообщал о своем приезде в Израиль. "Пришел час, — писал он, — когда мир перестал быть разделенным на религиозных и светских, на тех, кто верит, кто не верит и кто сомневается. Величие Творца, его всемогущество, равно как и избранность еврейского народа теперь ясны каждому. До нынешнего дня я откладывал свою алию, поскольку еще не был готов — ни физически, ни, что гораздо важнее, духовно — к тому, чтобы соприкоснуться с Творцом и Его Посланником. Нынче ночью мне было откровение, и теперь я знаю путь. Американская община совершит алию в Эрец-Исраэль в течение ближайших месяцев, а я прибуду через неделю…"

Дальше Мессия читать не стал — обычные восторженные слова благодарения Господу за явленное им чудо Пришествия. Старик совсем выжил из ума, — подумал Илья Давидович, — в конфиденциальном послании мог бы изъясняться не столь выспренне. Или он не доверяет даже секретарю? В своем секретаре — не в одном, а в каждом из пяти — Мессия был уверен. Ни одного лишнего слова, ни одной лишней мысли. Слова он слышал, а мысли знал. Он уже несколько раз пытался доискаться и мыслей самого ребе, — почему бы и нет, в астральном мире отсутствуют расстояния, души едины, проблема в том, чтобы отыскать нужную, а вовсе не в том, где находится душа: в теле Любавического ребе или в теле папы Римского. Выражаясь языком науки, телепатическая связь была изначально предусмотрена как свойство человека разумного, но законсервирована в генетическом аппарате и лишь изредка в результате мутаций проявляла себя. Сейчас-то в чем проблема? Изменения в организме коснулись и этой способности, ее, кстати, — одной из первых. Теперь, как понимал Мессия, проблема лишь в том, чтобы научиться этой способностью управлять. Чисто физическое умение. Все равно, что садишься без подготовки за руль. Знаешь, что машина — твоя, знаешь, что нужно что-то потянуть, на что-то надавить и что-то повернуть. Но в какой последовательности? Приходится полагаться на интуицию — она-то подчиняется непосредственно генетической программе, ей-то все известно, вот пусть и подскажет.

Мессия сложил листок, спрятал в пластиковую папку. Захотелось провести опыт. Мысленно сообщить всем радостную весть о прибытии ребе. Он закрыл глаза, но вместо текста, который решил мысленно прочитать, увидел женщину. Он узнал ее сразу, и мальчика узнал. Они уже здесь. Почему он так ждет ее? О бывшем своем муже она ничего не знает. И не так уж красива. Не первой, прямо скажем, молодости. Но сейчас она войдет, и изменится мир. Почему такое странное ощущение?

x x x

Андрею в Израиле все почему-то казалось маленьким и невзаправдашним. Он не мог себе этого объяснить и еще в Кацрине измерил шагами ширину улицы, ведущей к шоссе. Улица выглядела узкой тропой, но на поверку оказалась даже шире его московской Новокирпичной — тринадцать шагов вместо одиннадцати. Светофоры, казалось, висят над самой землей, и он, когда ехали из аэропорта, не переставал удивляться, почему машины не раздирают крыши об эти трехцветные домики. Или машины тоже стали ниже?

Впечатление оказалось стойким и со временем только усилилось; когда сегодня они с мамой проезжали через Тель— Авив, он насчитал в одном из небоскребов больше пятидесяти этажей. Но здание все равно выглядело компактным, ниже, чем зубья Нового Арбата. Уж не выросли ли сами люди, и он в том числе? Он раздумывал над этой проблемой, не очень-то обращая внимание на то, как нервничает мать. К ее срывам он давно привык, а с недавних пор понял, что умеет эти срывы пресекать в зародыше — нужно лишь внимательно посмотреть, не обязательно в глаза, в спину даже лучше, и задумать желание. Мама тут же его выполняет. Иногда не совсем так, как хочется, правда, но достаточно и этого.

В Израиль ему сначала не хотелось, но тут уж он ничего поделать не смог. Более того, именно он предложил ехать, слова вырвались неожиданно, и Андрей прикусил язык, но мама согласилась сразу. Желание покидать друзей от этого не возникло, как и желание увидеть своими глазами Святой город. Надо — и все тут. Но не хочется.

Иногда Андрей чувствовал себя совсем взрослым, а мать представлялась девчонкой, которую неплохо бы отодрать за уши и заставить сорок раз покрутиться вокруг стола. В такие минуты хорошо запоминалось. Например, он за неделю до отъезда на спор с Никитой запомнил с одного раза пятнадцать страниц "Приключений Алисы". Сам Никита сбивался, проверяя. А иногда Андрею становилось страшно, грустно, неуютно, единственным желанием было — забиться в уголок, закрыть глаза, дрыгать ногами и сосать соску. Он действительно как-то попробовал, когда мамы не было дома, но того, что с ним в тот момент произошло, не любил потом вспоминать…

Улыбчивый полицейский вел их с мамой по улице, которая выглядела как ярмарка, больше всего здесь было бородатых людей в долгополых халатах и огромных меховых шапках. Будто на съемках кино. Один из них случайно встретился взглядом с Андреем, и мальчик ощутил мгновенный укол недоверия, не своего — чужого, он точно знал, что чужого, хотя ощущение казалось собственным и даже привычным. "Ну и шел бы ты", — подумал Андрей. Хасид застыл, подняв брови, и долго смотрел вслед, Андрей затылком ощущал его удивленный взгляд.

Полицейский оставил их у большого серого дома, сказав несколько слов охраннику у входной двери. Мама взяла Андрея за руку и попросила не отходить ни на шаг. Андрей и не собирался — куда он мог пойти? К тому же, начали происходить странные вещи, время от времени такое уже бывало с ним в последние месяцы. Поле зрения вдруг сузилось, будто ему дали подержать перед глазами небольшую подзорную трубу, почти, впрочем, не увеличивавшую изображение. Все остальное подернулось туманом, и в этом тумане можно было боковым зрением разглядеть людей с автоматами, шлагбаум поперек дороги, солдат с неразличимым лицом направлял на Андрея оружие, а другой замахивался странным предметом, похожим на бомбу, и что-то беззвучно кричал. Вся эта суета не мешала, впрочем, четко видеть открывшуюся дверь, охранника, прошедшего вперед, мать, темный холл, лестницы, хасидов. Туман перед глазами начал редеть, а когда они с мамой поднялись на второй этаж, туман вовсе исчез, оставив ощущение невыносимого беспокойства и нежелания идти дальше.