Лес являл собой целый мир.

И брангийцы с детства умели в нём жить, знали все тайны, видели опасности, находили общий язык с обитателями, пользовались щедрыми дарами и не забывали заботиться о главном богатстве своей земли. На Менсале брангийцев называли лесовиками, только их, и даже обитающие чуть севернее мриты, половину провинции которых занимал тот же лес, не удостоились такой чести. «Одно дерево – это дерево, десять деревьев – роща, пятьдесят деревьев – лес, и в нём живет брангиец» – так говорили на Менсале, и тем удивительнее казался факт, что дочери губернатора Бориса впервые оказались в настоящем брангийском лесу уже подростками, то есть значительно позже, чем могли бы, чем диктовала жизнь Брангии…

Мирная жизнь.

Война наполнила знаменитую «бранву» бесчисленными минными полями, ловушками, «секретами» и прочими смертоносными сюрпризами, призванными оградить выбранные для жизни территории от чужаков. Кто выбирал? Кто угодно. «Свободные сотни» соседствовали с вооружёнными поселенцами, бежавшими под защиту родного леса от ужасов гражданской бойни, с безжалостными грабителями, скрывающимися в непроходимых чащобах после беспощадных набегов, с одиночками и целыми подразделениями из распавшейся армии, здесь жили те, кто искал мира, и те, для кого миром стала война. «Бранва» стала Менсалой в миниатюре, раскололась на секторы, между которыми периодически вспыхивали конфликты, поход в неё мог стоить жизни, и потому молоденьких сестёр Брангийских долгое время заставляли изучать красоты природы в тщательно охраняемом парке губернаторского дворца. В маленьком, упорядоченном, худосочном парке, в котором сёстры знали каждое дерево, каждый куст и каждый цветок. И они с жадностью слушали рассказы взрослых о бескрайней «бранве», о высоченных бранах, о сказочном лесе, край которого девочки видели с самой высокой башни дворца. Видели, но не приближались, поскольку и путешествия по земле, и уж тем более путешествия на цеппеле губернатор Брангийский детям не дозволял. Во время одного из покушений Борис потерял горячо любимую жену и с тех пор не спускал глаз с дочерей, оберегая их от всех невзгод, какие только мог представить.

И потому тот день, когда они с Артемидой впервые оказались в знаменитом лесу, Агафрена запомнила на всю жизнь. В тот день она обрела свободу. В тот день она впервые была по-настоящему счастлива.

Тогда губернатору Борису удалось подкупить несколько «свободных сотен», договориться с мирными поселениями, клином войти в северо-восточный массив «бранвы» и зачистить его от всех, кто не признал его власть. Учитывая специфику провинции, это был огромный успех, губернатор лично отправился на северо-восток с инспекционной поездкой, и дочери упросили взять их с собой. Путешествие на цеппеле, а затем долгие прогулки по лесу произвели на девочек неизгладимое впечатление, но в отличие от Артемиды, которая с неменьшим энтузиазмом восприняла последующую затем поездку к морю и радовалась только тому, что они наконец-то покинули опостылевший дворец, Агафрена влюбилась в лес раз и навсегда, «заболела» им, следила за тем, чтобы из её окон по возможности открывался соответствующий вид, и именно деревьев ей отчаянно не хватало в унылой Камнегрядке.

– Скучаешь?

– Можно сказать и так, – едва заметно улыбнулась Агафрена, откладывая книгу – дамский роман модной писательницы с самой легкомысленной планеты Ожерелья, а может, и всего Герметикона – веселой и жизнерадостной Анданы. По мнению Вениамина, чтиво отличалось излишней фривольностью, однако примитивные проблемы персонажей и забавные ситуации, в которые они попадали, были настолько далеки от жестокой реальности Менсалы, что Агафрена настояла на своём праве читать подобную литературу. Она не бежала в сладкий мир романтики, она отвлекалась. – Развлечений тут немного.

– Извини, что выбрал для экспериментов такую глушь, – Холь охотно поддержал шутливый тон собеседницы.

– В Мритске тоже не очень весело, – отмахнулась женщина. – Я была рада сменить обстановку.

– Полюбоваться на закаты…

– Да.

– Поскучать с книжкой…

– Да.

– Увидеть необычное…

– Если у тебя получится.

Они встретились на башне Трёх геологов… Агафрена так и не решилась спросить мужа, откуда взялось это название. Возможно, несчастные сидели в ней, со страхом ожидая своей участи, возможно, их в неё вмуровали – с Вениамина станется, – и потому уточнять не было никакого желания… Перед башней как на ладони лежало озеро, а если повернуть голову налево, к северу, то взгляд упирался в монтажную зону и притянутый к земле рундер. Второй «бублик», то есть первый, тот, который откроет короткую серию экспериментов, уже закончил монтаж и покачивался в воздухе, составляя компанию «Легавому Ке» и «Повелителю неба». На фоне строгих боевых кораблей «Исследователь-1» выглядел забавно, а особенно веселил болтающийся в пятидесяти метрах под цеппелем Накопитель, вызывающий у работяг массу ассоциаций. Агафрена знала, с чем сравнивали этот важнейший блок обитатели Карузо, но не находила их примитивные остроты забавными.

– Лимонаду?

– Пожалуй.

– Налей мне тоже.

– С удовольствием. – Инженер извлёк из ведерка с растаявшим льдом ещё холодную бутылку и наполнил два бокала. – Пожалуйста.

На верхней площадке Трёх геологов обычно размещался зенитный расчёт, однако сейчас пулемёты были зачехлены и сдвинуты как можно дальше, зато появилось несколько кресел, столик и зонтик: Агафрена полюбила бывать на башне по утрам и вечерам. Охранники уединению не мешали, всегда оставались на предпоследнем этаже, слуга составлял им компанию, и потому разговор Алоиза и Агафрены тёк вполне свободно.

Уверившись, что их не подслушивают, они начали говорить друг другу «ты».

Как давно привыкли.

– Где Вениамин?

– На охоте.

– Странно, что цеппели здесь, – обронил Холь, демонстративно покосившись сначала на импакто, потом на доминатор.

– При чём тут цеппели? – не поняла женщина.

– Я слышал, Веня любит расстреливать зверей из пулемёта с низко идущего цеппеля.

– Ты слышал или ты видел?

– Слышал.

Агафрена вздохнула, после чего покачала головой и печально произнесла:

– Нет нужды оскорблять моего мужа больше, чем он того заслуживает. Вениамин – очень плохой человек, однако охоту он любит, особенно классическую, конную, и никогда не опускается до того, о чём ты только что сказал.

– Извини.

Она промолчала.

Алоизу очень хотелось прикоснуться к женщине, хотя бы на мгновение, хотя бы мимолётно, например, провести ладонью по её руке, чуть пожать, почувствовать тепло, но… но он сдерживался. Их не подслушивали, но наблюдали с площадки соседней башни, и следовало быть осторожными с жестами. Поэтому Холь не позволял себе приближаться к любимой ближе чем на два шага.

– Как долго продлится развлечение?