Бабай кивнул, не отрываясь от документов. Занятый чтением, он какое-то время не слушал болтовню опера. А тот уже всерьез взялся обмывать сделку. Дул коньяк в одну харю и общительно рассказывал сам себе, не слишком оглядываясь на собеседника. Его все-таки повело от крепкого. Начал пьянеть на глазах, быстро и бурно:

– …что непонятно. Приехали четверо москвичей на синей «вольво», а их цоп, и к себе. Потом, смотрю, машина уже на платной стоянке, на Адмирала Макарова. Пустая, значится. Стоит и стоит. А где эти четверо? Где приезжие, спрашивается?

Это Бабай услышал. Вник и заинтересовался:

– Да, где они?

– У них. У язычников. Есть тут у нас такие – язычники. Ох, и язычники же… – с хмельной медлительностью рассказывал сыщик.

– И что? Знаешь, где их искать?

– Я-то знаю. Можа, я один и знаю. В лесу они. Далеко. Или – не очень далеко… Капище там у них. Говорят – капище… Обстроились в лесу, как у себя дома, собираются, пенькам молятся… Ловко так спрятались, но я знаю… – он начал ощутимо запинаться в словах и повторять фразы.

Так! А вот это уже нужная тема… Бабай захлопнул папку.

– Планчик набросаешь, как проехать?

– Набросать можно. Это я бы запросто набросал. Я знаю… Тока, человек дорогой, не в Польше живем, сам понимаешь.

– А бонус как же?

– Все! Нету бонусов, обосрались. – Хозяин лихо вскинулся, замахал руками и чуть не упал со стула. – Фирма лопнула, свет погас… Только я знаю… Никто, кроме меня, можа, а я – знаю…

– Ну ты жук, дядя! – усмехнулся Бабай.

Под нетрезвым, но все таким же острым взглядом опера он снова открыл борсетку, нашарил в бумажнике пятитысячную купюру, бросил на стол. Подумал, добавил еще одну.

Сыщик поднялся так резко, что его сильно качнуло вбок и ударило спиной о стену. Еще один клок болотных обоев надорвался и уныло повис оборванным краем. Мимо денег, однако, пьяный не промахнулся. Схватил купюры одним движением, сжал в кулаке, как знамя, икнул довольно. Ясно – доллары еще надо менять, а тут деревянные, прямой светлый путь в магазин и дальше, к белым вершинам горячки.

– Сейчас, сейчас… Будет…

Этот знаток-что-где-кто убежал в комнату, шарахаясь об углы. Долго чем-то гремел. Судя по звукам, яростно рушил мебель. Бабай представил: сейчас вернется, как былинный Жук-Древоточец, – руки по локоть в опилках, в зубах откушенная ножка стула. Но отставной сыщик всего лишь принес лист бумаги и ручку. Заплетаясь языком, хотя вполне понятно объяснил, как ехать, как потом дойти, набросал план, отметил значимые ориентиры. Снова обнялся с бутылкой.

Пусть развлекается! – ухмыльнулся Бабай. Еще одно дело срослось неожиданно – нашли наследника со товарищи. А что знатокам долго жить противопоказано – договорено и подписано…

Распрощавшись, уже открывая дверь, он оглянулся:

– Чтоб ты знал, дядя – а я ведь поляк! Как есть поляк, пан природный. И фамилия моя – Вошебойский! Пан Вошебойский, чтоб ты знал!

Обрадовавшись собственной выходке, с удовольствием посмотрев на вытаращенные глазки опера и зависшую руку с рюмкой, он по-молодому сбежал с крыльца и бодро зашагал к калитке.

Он слишком хорош… Слишком многое умеет и знает! И не потому, что пробовал, постигал, учился – нет, это все заложено в нем с самого начала. От природы, от бога, от дьявола, но – заложено где-то в глубине души, как сумка с инструментами, которые достаются по мере надобности. Вывод до однозначности прост – он слишком хорош, чтобы быть человеком!

Такие мысли возникли у Севера давно, еще в раннем детстве, когда он только-только начинал чувствовать свою непохожесть. Свой Дар. С годами эта уверенность только окрепла, получая постоянные подтверждения. Он слишком отличается от обычных людей. Другой! Слишком хорош, слишком!

А как иначе, если рассуждать объективно, даже не беря в расчет превосходные степени самомнения? Он слышит мысли других (объективно – за некоторыми странными исключениями), он думает и просчитывает варианты стремительно, как компьютер, он способен внушать, впечатывать свои желания в вязкую тину чужих мозгов, манипулируя людьми с той же легкостью, с какой шахматист двигает на доске фигурки.

Идем дальше по списку превосходства… При его неказистой внешности (это тоже вполне объективно) он физически так силен, что способен гнуть железо и дробить камни в ладонях, хотя никогда не потел в спортзалах. Он почти не чувствует боли, видит в темноте, ни разу в жизни ничем не болел и практически никогда не испытывал страха.

Простой пример, когда на заре его финансовой карьеры из темного переулка выскочили три дурака с пистолетами и открыли стрельбу почти в упор, что получилось? Правильно, ничего хорошего. Для дураков. Одному он размозжил череп о стену, второму переломил шею, а третьего догнал в проходном дворе и оторвал голову, в азарте помогая себе зубами. Оторвал просто от внутреннего веселья, захотелось в завершение этого прекрасного вечера самому ощутить вязкий, теплый, возбуждающий привкус крови.

Веселье – да, чувствовал, а страха не было. Ни на мгновение, ни на долю секунды.

Кстати, с тем, кто подослал к нему наемных убийц, Север тоже поступил остроумно. Привязал в подвале и заставил смотреть, как он последовательно расправляется со всей его семьей, от престарелых родителей до двух сыновей-малолеток. Во время этого показательного представления незадачливый соперник сдох – задохнулся блевотиной, забившей заклеенный скотчем рот. Даже удивительно, насколько слабыми зачастую оказываются те, кто привык принимать жесткие решения.

Впоследствии это стало фирменным стилем Закраевского – не блевотина, конечно – месть не только виновникам, но и всем его близким. Так понятнее. Когда-то вина одного ложилась на весь его род или племя, и кто сказал, что это было неправильно.

Действовало. О звериной жестокости молодого финансиста скоро поползли самые мрачные слухи. Желающих вставать у него на пути находилось все меньше. Хотя сам Север жестоким себя не считал. Просто он выше.

Да, у него нет человеческих недостатков. Он слишком безупречен, чтобы быть человеком – единственно возможный вывод. Другой!

Боль, страх, жалость… Обычные людишки слишком зависимы от этих чувств, которые проще называть одним словом – слабость. Их слабости – его сила. Именно они веселят и волнуют. Когда-нибудь, по его расчетам – лет через десять – пятнадцать, он станет президентом этой страны, а потом, вероятно, и всего мира. Вот тогда по-настоящему напьется чужой боли и слабости.

Его миллиарды – это только первая, подготовительная ступень, всегда знал он. Было бы глупо расходовать Дар только на то, чтобы перемещаться по рейтингам брехливых журнальчиков. Деньги для его Дара – слишком просто и скучно. В конце концов, расхожая фраза, что миром правят деньги, – лишь трескучие слова, самообман тех, кому повезло разбогатеть. Миром правит дубина! И будет править, вне зависимости от того, вырезана ли она из дерева или собрана из обогащенного урана. Эта дубина должна быть в его руке, только в его!