– Ну и душок от тебя! – Роман поморщился. – Сейчас приедем, сразу в душ!

– Да я часа два под душем простоял!

– Запах тюрьмы, – философски сказал Климов. – Он не только зэков пропитывает и лишь на свободе ответривается. Меня поначалу каждый день жена ругала. Потом притерпелась, принюхалась…

Вольф вспомнил одну из своих женщин. Въедливый запах ее слизи неистребимо преследовал его несколько дней. Черт!

– Знакомьтесь, капитан Васильев из местного отдела, – лейтенант указал на человека, сидящего за рулем. – Он довезет вас до райцентра, это почти семьдесят километров. Дорога плохая, надо торопиться.

– Прощай, – сказал Климов. – Извини, если что не так.

– Ладно, проехали, – рассеянно сказал Вольф. Майор относился к прошлой жизни, которая прошла безвозвратно и его уже не интересовала.

«Нива» тронулась с места. На повороте фары высветили серый бетонный забор ИТК-18. И хотя он тоже принадлежал безвозвратно ушедшей жизни, у Вольфа задрожала каждая жилка.

В Москве мела поземка и царила предновогодняя суета. Толпы приезжих рыскали по мегаполису в поисках «дефицита», к коему в провинции относилось все, даже самое необходимое: продукты, одежда, обувь, лекарства. С уличных лотков разметали оранжевые марроканские апельсины и желто-зеленые бананы, под запись выстраивали очереди у «Польской моды», «Ядрана» и «Власты», без записи осаждали «ГУМ», «ЦУМ» и «Детский мир». Буксовали в пробках машины и троллейбусы, толпы людей мерзли на остановках, искристый снег кружился вокруг памятника Дзержинскому и заметал подоконники огромного, известного всему миру здания, олицетворяющего мощь пресловутой «руки Москвы», а сотрудниками ведомства буднично называемого «домом два». Памятник был хорошо виден из окна небольшого кабинета на шестом этаже, в котором уже несколько часов беседовали три человека.

– Значит, особых проблем не возникло? – спросил Александр Иванович, разглаживая на столе листы с отчетом Расписного. Непосредственный руководитель операции «Старый друг» встретил Вольфа как родного сына и даже чуть не прослезился. Причем выглядело это совершенно искренне.

Вольф пожал плечами:

– Практически все проблемы мы отработали при подготовке легенды, – сказал полковник Ламов – консультант операции.

И руководитель и консультант добродушно улыбались. Они явно испытывали удовлетворение и готовы были делиться хорошим настроением с человеком, воплотившим их кабинетные разработки в далекую и непростую жизнь.

«Вас бы туда, – с неприязнью подумал Волк. – Там бы узнали, какие бывают проблемы…»

Но тут же одернул себя: эти люди не виноваты в том, что ему пришлось вынести, они старались наилучшим образом подготовить операцию. И раз он вернулся живым и невредимым, значит, цель достигнута.

– Особых не было, – наконец ответил он. – Только зэковская шкура осточертела. Когда будем татуировки сводить?

В комнате натянулась невидимая струна и со звоном лопнула. Петрунов и Ламов переглянулись.

– На следующей неделе и начнем, – менее бодрым тоном произнес Александр Иванович. – Там могут быть закавыки… Потапыч-то от души колол, туши не жалел и иголки

глубоко запускал. Так что придется повозиться…

– Как там Потапыч?

– Нормально! – Александр Иванович снова повеселел. – Он же после того, как тебя разрисовал, из Лефортова не выходил. Отработает в корпусе – и в медицинский изолятор: телевизор, спиртик, да и водочку я ему приносил. Домой мы его даже на выходные не отпускали. Не из недоверия – Потапыч кремень, еще той закалки, с Лаврентием Павловичем работал, сейчас таких людей нет. Просто конспирация есть конспирация. Ему вначале нравилось. Но вчера домой с радостью побежал: по старухе своей соскучился!

Александр Иванович рассмеялся, хотя, на взгляд Вольфа, ничего смешного в этой истории не было. Петрунов, видно, почувствовал его настроение. Он оборвал смех и вмиг стал серьезным.

– Ладно, Володя, спасибо за службу! Снимай зэковские шмотки, одежду тебе приготовили за счет конторы. В кармане пальто премия. Внизу машина, Медведев отвезет домой. Ты теперь живешь на Соколе, недалеко от метро.

– Квартиру дали?! – радостно вскинулся Вольф. Петрунов отвел взгляд в сторону:

– Нет, твои поменялись. Но дадут, обязательно дадут! И орден, попомнишь мое слово! Генерал Вострецов лично мне говорил: и квартиру, и орден… За это не могут не дать!

Он потряс в воздухе отчетом.

– Уже сегодня по всем добытым фактам начнут работать наши оперативники. И за пару дней они накопают столько На этого Сокольеки, что он наверняка заткнется. А знаешь, что это значит? Будет спасен благоприятный образ Советского Союза! Выигрыш на международной арене – вот что это значит! Награды посыпятся дождем! Может, и я наконец получу полковничью звездочку. Или, на худой конец, медаль.

Волк криво усмехнулся и встал.

– Не знаю, как вам, а мне всегда больше везло на свинцовые дожди… Ну ладно, я поехал!

Через несколько минут подполковник Петрунов вошел в кабинет к генералу Вострецову и положил перед ним отчет Вольфа.

– Товарищ генерал, операция «Старый друг» завершена успешно! – четко доложил он: Вострецов придавал значение мелочам. – Вольф представил очень подробный и конкретный материал!

Не предлагая сесть, генерал надел очки и углубился в чтение, подчеркивая что-то зелеными чернилами. Медленно тянулись минуты. Петрунов молча смотрел на генеральскую макушку, слабо заштрихованную редкими волосами. Наконец Вострецов перевернул последнюю страницу.

– Да, материал плотный, – не поднимая головы, сказал он. – Я отметил носителей конкретной информации и тех, кому может быть известно о таких носителях. Всего получилось одиннадцать объектов. К каждому надо направить одного-двух оперативников. Иногородними пусть займутся на местах – сегодня же пошлите телеграммы за моей подписью.

– Есть! – по-прежнему четко сказал подполковник.

– И подготовьте представление о поощрении майора Камушкина…

– За… За что? – четкость исчезла из голоса Петрунова.

– За успешное выполнение задания в ИТК-18, – барабаня пальцами по столу, сказал генерал. – И полученные положительные результаты.

– Но… Ведь Камушкин не получил положительных результатов. Положительные результаты получил Вольф. Они вот в этом отчете, написанном его рукой!

Это была чистая правда. И вместе с тем вопиющая дерзость. Потому что чистая правда, противоречащая мнению начальника и высказанная ему в глаза, считается грубым нарушением субординации и посягательством на основные принципы государственной службы.

Вострецов вскинул голову, но в последний миг сдержал начальственный рык. В конце концов, дело щепетильное настолько, что можно снизойти до разъяснения мотивов своего решения.