Царь был создан, чтобы очаровывать… повторюсь, необычайно хорош и женственен… все в нем нежное, розовое, юное… И мне тогда он показался прелестно безвольным и добрым. Если бы он был женщиной, я сделал бы его своей любовницей… Я не понял, что передо мной византиец, в котором течет кровь коварных императоров Востока. Хитер, ловок, тонок… и далеко пойдет!

Александр, видно, заметил мое заблуждение. И прелестно играл в наивность, которую я так ценю в женщинах. Он с жаром расспрашивал меня об искусстве боя. Я было увлекся, хотя в какой-то момент мне показалось, что он попросту издевается надо мной. И сказал ему: «Если мне еще раз придется поставить на колени Австрию, я дам вам покомандовать корпусом под моим началом». Так в отместку я напомнил ему и о его разбитом союзнике, и о его собственном поражении.

Потом я раскрыл перед ним карту мира и сказал: «Мы его поделим. Наш нынешний союз — это долгий будущий мир в Европе». И я пообещал заставить Турцию прекратить войну с ним, а он — Лондон со мной. А пока он согласился присоединиться к континентальной блокаде. Это была огромная жертва: экономика России требовала торговли с англичанами. И это был удар для англичан! Я обещал царю отдать за это черноморские проливы, чтобы Черное море сделалось русским… После чего он заговорил о Пруссии. Он намекнул мне «на долг сердца». И я поверил в этот обычный жалкий долг перед любовницей, который так часто определяет политику старомодных монархов. Теперь-то я понимаю: хитрый византиец уже тогда не верил в долгий мир и хотел иметь между нами укрепленный барьер в виде дружественной ему Пруссии.

Все долгие часы нашего свидания ждал решения своей участи прусский король. Царь попросил разрешить ему принять участие в нашей встрече, но я не стал это даже обсуждать. Я только сказал: «Подлая нация, жалкий король и глупая королева». Царь молча вздохнул. Я предложил ему попросту поделить Пруссию. Но царь продолжал уговаривать… нет, молить! — не делать этого. И Прус-сия продолжила существовать… правда, я решил сильно сократить ее территорию. Я оставлял им всего четыре провинции: старую Пруссию, Померанию, Бранденбург и Силезию — и то, как было сказано: «из уважения к Его Величеству Императору Всероссийскому». Все остальные земли на западе и на востоке я отнимал у прусского короля — они должны были войти в новое королевство Вестфальское. Я отдавал его брату Жерому. А Великое герцогство Варшавское (восточные земли) решил передать моему союзнику, саксонскому королю. Плюс присоединение Пруссии к континентальной блокаде, плюс огромная контрибуция. Я решил заставить прусского короля дорого заплатить за поражение. Кроме того, во всех крепостях Пруссии я оставлял свои гарнизоны. Александр умолял меня хотя бы вывести войска из прусских крепостей, чтобы «окончательно не унижать короля». Я обещал, но… «как только позволит обстановка».

Все дни до его отъезда мы не расставались с царем. Он мистик, и я с удовольствием рассказывал ему необыкновенные истории из моей военной жизни. Как в Египте я заснул у древней стены… Стена рухнула, но меня не коснулась… я проснулся и с изумлением увидел — в руках у меня была древняя камея с лицом императора Августа… Царь слушал восторженно, как очарованная женщина — с широко раскрытыми глазами.

На следующий день появился прусский король — холеный, с аккуратненькими бачками и усиками. Он был в бессильном ужасе от моих условий. На помощь была призвана красавица королева Луиза. Конечно же, она понимала: во многом по ее вине страна претерпела великие бедствия и супруг должен теперь потерять огромную территорию. Она решилась помочь ему — и встретиться со мной…

Я согласился. И даже сказал о ней: «Она божественно хороша. Так и тянет не только не лишать ее короны, но положить корону к ее ногам…» Ей передали, и она посмела поверить, что ей достаточно пустить в ход «самое сильное оружие» — и она отстоит территории, за которые заплатили кровью мои солдаты.

Она приехала в Тильзит шестого июля в полдень. Ей было уже тридцать два года, но… «свежа как роза»… Она была в великолепном белом платье. Я появился через два часа после ее приезда. Приехал с прогулки верхом, был в егерском мундире и с хлыстом, что весьма контрастировало с ее роскошным туалетом. Я имел на это право, я был победитель!

Но она решила поменяться со мной ролями. И уединилась со мной в кабинете — «обсудить мирный договор». Нежно глядя своими лазоревыми глазами, она молила сократить территориальные потери и контрибуции. Сокровище моего вчерашнего врага Александра явно решило перейти к новому владельцу! Уже на прелестных губах блуждала томная улыбка, вселявшая большую надежду на мой скорый успех, когда… вошел король. Не выдержал постыдного ожидания в приемной… Надо сказать, он вошел вовремя. Еще немного, и мне пришлось бы уступить Магдебург. И в первый раз изменить своим принципам… Она была очень хороша, и я уже был не против, чтобы на головах обоих монархов возникло некое украшение…

Внезапный приход короля, к счастью, изменил ситуацию. Я холодно изложил ему прежние условия.

«Вы не захотели заслужить мою вечную благодарность», — печально сказала королева, прощаясь со мной.

«Я достоин сожаления», — ответил я, помогая ей сесть в экипаж.

Она вздохнула. В ответ последовал и мой вздох. И слова: «Несчастная моя звезда…»

Глаза ее зло сверкнули, хотя моя насмешка была заботливо скрыта. Что делать, я ненавижу злых, распутных и властных женщин, которые вмешиваются в политику. Я люблю совсем иных…

В это время военный суд должен был приговорить к смерти немецкого князя Харцфельда. Я назначил его управлять побежденным Берлином. И каково было мое негодование, когда я узнал, что человек, которому я так доверял, вел тайную переписку с прусским королем… Жена Харцфельда пришла ко мне молить за мужа. Я показал ей перехваченное письмо князя — неоспоримое доказательство его вины.

Я спросил ее:

«Это его почерк?»

Она упала на колени и сказала, захлебываясь слезами:

«Да, его почерк, но… пощадите его!»

И были в ней такая наивность, бесхитростность и доброта, такая искренняя любовь к мужу… что это спасло князя. Я бросил письмо в камин и сказал ей:

«Теперь у меня нет доказательств вины вашего мужа, он в безопасности».

Ибо я всегда любил добрых, нежных и наивных женщин…

Тильзитский мир с Россией… В Париже — бесконечный праздник, фейерверк приемов. Тюильри, Фонтенбло, Сен-Клу, Мальмезон до утра горели огнями. Моя знать, поражая роскошью нарядов, толпилась в залах вместе с покорными европейскими владыками… Моих маршалов я осыпал золотом, которое так любят французы. Ланну подарил миллион франков золотом, Бертье — полмиллиона… и все они получили огромную ежегодную ренту. Да, я брал их кровь. Но и щедро платил за нее!

Император взял лист бумаги.

— Вершина моего могущества…

Он быстро, умело набросал на листе очертания Европы, перечисляя при этом некоторые свои титулы. Мне нелегко описать, как он их произносил. Это было невозможное сочетание насмешки над собственной судьбой и ощущения своего величия!