– И по той же причине утром, проснувшись, я всегда находил тебя внизу. Ты все еще боишься оставаться одна в темноте.

Она медленно вздохнула.

– Да.

Мрачно чертыхнувшись, Рэнсом принялся успокаивающе поглаживать ее спину.

– Этот твой кузен – злобный гаденыш. Надеюсь, он получил по заслугам.

– Ничуть. Сейчас он уже взрослый подлец и за все свои выходки был только вознагражден.

– Как это?

– Свое единственное завещание мой отец написал еще до того, как родилась я, в день своего совершеннолетия. Я и не подозревала об этом завещании, а папе и в голову не приходило переписать его. Согласно этому завещанию, все его имущество должно было перейти к ближайшему родственнику мужского пола, так что…

– Все досталось твоему кузену.

Она кивнула.

– Когда Мартин явился, чтобы принять во владение дом и все, что в нем есть, я думала, может, с годами он образумился и переменился. Надеялась, что мы сумеем договориться. Но нет, он остался все таким же злобным, мелочным и грубым и лишь сильнее ненавидел меня за то, что папа сумел прославиться. И он отнял у меня все, вплоть до последнего огрызка пера. Еще и злорадствовал при этом.

Рэнсом стоял не шелохнувшись, чтобы не растревожить ее. А внутри у него ярость бушевала, как лесной пожар. Он больше не желал ждать, когда Дункан и мисс Пелэм отыщут их. В бешенстве он был способен голыми руками проломить стену.

– Ты молчишь… – нерешительно выговорила Иззи.

Он сделал глубокий вдох и выдох, пытаясь взять себя в руки.

– Просто задумался и увлекся одной логической задачкой. Как бы мне поступить: бросить твоего кузена на растерзание стае голодных шакалов? Или скормить его стае прожорливых пираний?

– Задачка что надо. – Она хихикнула. – Послать бы такой вопрос лорду Перегрину!

Некоторое время оба молчали.

– Как ты это терпишь? – спросила она. – Как сумел продержаться так долго? В темноте?

– Поначалу было нелегко, – и это еще мягко сказано, мысленно добавил он. – Но со временем я привык. Темнота пугает потому, что кажется бесконечной. Но на самом деле она не столь обширна. Ее можно исследовать, понять, какой она формы, измерить ее, и тогда как будто видишь, но не глазами. У тебя есть еще руки, нос, уши…

– У меня есть разум, – шепотом возразила Иззи. – А это самое страшное. Это он наполняет темноту всякими ужасами. У меня слишком богатое воображение.

– Тогда захлопни дверь, ведущую в него. Никаких больше историй и сказок! Сосредоточься лишь на том, что можешь почувствовать. Что прямо перед тобой?

Она приложила ладони к рубашке на его груди, ощутила тонкую прохладную ткань.

– Ты.

– А по обе стороны от тебя?

– Твои руки.

– А за твоей спиной?

Она медленно вздохнула.

– Твои ладони. Они касаются моей спины.

Он провел ладонями вверх и вниз по ее спине, согревая и успокаивая.

– Вот и все, что тебе нужно знать. Я держу тебя. Если кто-то и прячется в темноте, я не пущу его к тебе.

Прошло несколько минут, и дрожь Иззи начала утихать. Рэнсому показалось, что у него в груди развязался какой-то тугой, неприятно сдавливающий узел.

– Ты такой большой и сильный… – пробормотала она.

Рэнсом не ответил.

– И запах от тебя… успокаивает. – Она ткнулась лбом в его плечо. – Ты пахнешь виски и кожей. И собаками.

Он невольно засмеялся.

– Видишь? Ты все поняла. Людей можно чувствовать, даже не видя их: запахи, звуки, ощущения. До сих пор поражаюсь тому, как мало внимания я уделял всему этому до того, как был ранен. Если в случившемся и есть светлая сторона, то это мое вновь обретенное умение замечать то, что прежде я упускал.

Например, женщину в его объятиях.

Рэнсом нисколько не сомневался: случись ему несколько лет назад встретить Иззи Гуднайт при дворе, он даже не взглянул бы на нее. Темноволосая, хрупкая, скромно одетая, невинная и не уверенная в себе – словом, она не в его вкусе. Обычно его внимание притягивали жизнерадостные пышные блондинки.

На этот раз глаза сослужили бы ему плохую службу.

Потому что эта женщина… она как откровение. Всякий раз, заключая ее в объятия, он вновь поражался ее теплу и мягкости. Удивлялся свежему запаху ее волос, напоминающему аромат молодой зелени, и тягучей, сладкой напевности ее голоса. И присущей ей страстности натуры.

И ее нежности… Ее руки заскользили по его телу, обвили его талию, притянули ближе.

Иззи снова уткнулась лицом ему в грудь.

Приникла к ней.

Значит, она совсем успокоилась.

– Если возможность заметить то, что раньше упускал, – лучшее, что есть в слепоте, что же тогда худшее? – спросила она.

Господи, да претендентов на такую честь – сколько угодно. Иззи могла бы и сама догадаться о многих. Но кое-что она даже вообразить себе не могла, а Рэнсом не собирался просвещать ее.

– Ненависть к неожиданностям, – удивил самого себя признанием Рэнсом. – Теперь я раб привычек и порядка. У меня в голове хранится карта каждой комнаты этого дома, каждого стола. Мне приходится класть каждый предмет именно туда, где я взял его, иначе потом я его не найду. Чувствую себя старым брюзгой, которого неожиданности только раздражают.

– А я стала как раз такой неожиданностью, – подсказала Иззи.

– Да. Именно.

– Вдобавок начала менять установленный порядок. Менять расположение всего, что ты уже нанес на мысленную карту.

– И это тоже.

Иззи подняла голову.

– Теперь я понимаю, почему ты гнал меня прочь из замка. Я была неприятным сюрпризом. Ты, наверное, сразу возненавидел меня.

Он дотронулся до ее щеки пальцем.

– Нет, ненависти к тебе во мне не было.

– Если поначалу и не было, то теперь для нее есть причины. Рэнсом, пожалуйста, поверь мне. Я прошу прощения: за письмо, за замок, за леди Эмили. За все. Ты имеешь полное право…

Он перебил ее:

– Гуднайт, мы заперты вдвоем в тесном и темном пространстве. Пока что мы держимся вполне достойно. Но лучше не напоминать мне о том, как много у меня причин досадовать на твое присутствие и презирать все, чем ты так дорожишь.

– Хорошо. – Она глубоко вздохнула. – Но если подумать, нам, пожалуй, незачем ждать, когда нас спасут. Должен же быть где-то здесь скрытый засов.

– И я его найду.

– Нет, придется мне самой. – Иззи поерзала на своем месте. – Нам стоило бы занять такое же положение, как до поворота стенной панели. Ты стоял между моих ног, а моя рука лежала на полке… вот так.