Сэла удивлённо смотрела на него.

– Огней, что случилось? Биохимики проверяли молоко, оно превосходно.

– Не сметь давать моего сына этой твари! Понятно?

– Хорошо, Огней, как скажешь. Только успокойся. Можно, я возьму?

Она протянула руки к ребёнку. Огней вдруг увидел, какой тот крохотный, хрупкий. Одно неверное движение – и сломаешь. Безропотно отдал младенца. Пробормотал неуверенно:

– Есть же какие-то смеси или… не знаю!

Он в самом деле не знал, как быть дальше. Нет, он не передумал: этот малыш будет его сыном. Он воспитает его так, как следует. Но… пока что ни времени, ни знаний для этого у него не хватало.

Огней упрямо сжал губы. В конце концов, внешнемирка обязана ему всем.

– Ты выйдешь за меня замуж. Моему ребёнку нужна мать.

Девушка удивлённо моргнула. Быстро посмотрела на существо, вцепившееся в прутья клетки, пожирающее взглядом собственное дитя.

– Но… Николай говорил: ты любишь Марину Гамильтон.

– Марина Гамильтон умерла. Эта тварь никакого отношения к ней не имеет! Понятно?!

Сэла поспешно отступила.

– Не кричи, ребёнка испугаешь.

Огней прикусил губу. Как он ненавидел сейчас этих мразей в клетках! Одну – за то, что всё ещё была слишком похожа на Марину. Другого – за то, что Марину погубил. Он пожалел, что нет под рукой ни автомата, ни тесака даже.

– Ты не ответила на моё предложение, – произнёс.

– Предложение? – Сэла грустно улыбнулась. – Я его принимаю. Знаешь, я полюбила тебя, как только увидела. Когда ты впервые вошёл в мой магазин. Ты, наверное, и не помнишь. На тебе был абсолютно нелепый балахон – маскировался под внешнемирца. Но стоило мне посмотреть в глаза… Взгляд льва в засаде. Не знаю, как объяснить. В тот миг я не думала о Наукограде, вообще не думала ни о чём… А потом ты меня спас, и, значит, у меня нет выбора, правильно?

– Правильно. Сына мы назовём Виктором, как моего отца. Не хочу, чтобы он считал родителями вот этих. – Он мотнул головой в сторону клеток. – Чтобы вообще о них знал.

Он взял Сэлу за плечи, бесцеремонно развернул к выходу:

– Пошли, нечего здесь делать.

Существо в клетке отчаянно взвыло.

На смену июню пришёл июль, затем начался август. Первое лето новой эры шло своим чередом, будто катастрофы и не было. И жизнь Улья нашла своё русло. Кормёжка и уборка по расписанию, взвешивания и замеры – словно это и впрямь ещё одна ферма Наукограда, и в клетушках-стойлах жили козы либо овечки, а не существа, так похожие на людей. Похожие, но не люди. Мартин Брут не ошибся: обслуживающий персонал Улья быстро свыкся с этой реальностью. За исключением разве что куратора Фристэн.

Первое время подчинённые относились к Сэле настороженно. Некоторые – старожилы Наукограда – снисходительно. А уж о том, чтобы выполнять беспрекословно распоряжения, и речи не шло. Она ведь не Мартин Брут и не Огней Корсан. Без году неделя в городе, а уже куратор такого ответственного проекта! Сэла не отчаивалась. Главное – знать, что дело, которым занимаешься, правильное, и делать его с душой. А ещё – рядом с ней были друзья. Настоящие, каких никогда прежде у неё не водилось, хоть и мечтала о них с детства. Друзья, которым не нужно втолковывать прописные истины. Одни, в точности как и она, ощущали мир разноцветным архивом совершённых поступков. Другие, пусть и не видели чёрных радуг, но умели доверять и любить.

Наверное, именно уверенность в собственной правоте и поддержка друзей помогали изменить отношение окружающих. Сэла сама не заметила, когда, в какой день, после какого поступка или распоряжения она перестала быть «выскочкой, внешнемиркой». А скорее, никакого конкретного дня и распоряжения не было. Уважение и признание распространялись постепенно, как тепло очага в зябкой комнате. Сначала оно согрело волонтёров Улья, работавших с Сэлой плечом к плечу. Потом вахтовые бригады медиков и биохимиков унесли его под купол Наукограда. Теперь даже начальник охраны Журавский обращался к ней уважительно. И Мартин Брут во время совещаний больше не смотрел с иронией. Пусть разговаривал жёстко и отрывисто, но как равный с равной.

Однако больше, чем уважение сотрудников и признание руководства, ценила Сэла привязанность своих подопечных. Она не желала видеть в них животных. Тяжело, может быть, безнадёжно больные – но люди! И женщины будто понимали это. Они узнавали её, выделяли среди кормильщиков, уборщиков, медиков и прочих визитёров. Когда она появлялась в ангаре, не жались к стенам, наоборот, подбегали к решётке, протягивали руки, норовя прикоснуться. А стоило ей самой войти в клетушку, так и вовсе тёрлись о ноги большими кошками. Разве что не мурлыкали.

Почти всё свободное время Сэла проводила рядом с подопечными. Часто приходила с маленьким Виктором на руках. Тогда женщины делались особенно тихими и ласковыми. Грудились у решётки, тянулись, агукали жалобно – просили дать подержать или хотя бы погладить. Гладить Сэла разрешала, держать – нет. Уговаривала: «Потерпите, скоро и у вас будут маленькие».

Чаще всего она останавливалась у клетушки Милы Кахая. Бывшая одноклассница радостно взвизгивала и начинала о чём-то «рассказывать». Сэла пыталась уловить связное в её лепете, увидеть искорку разума в прекрасных карих очах. Иногда казалось, что ей это удалось. На миг…

Однажды Ксения Полёва застала её вот так «разговаривающей». Спросила удивлённо:

– Сэла, что ты делаешь? Всё ещё веришь, что они смогут вернуться?

Сэла покачала головой.

– Неважно, во что я верю. Господин Гамильтон очень любил свою дочь, но это не помогло спасти её. А ведь любовь – самое сильное чувство.

Ксения помедлила. Тихо произнесла:

– Сэла, Алекс сказал мне по секрету: Гамильтон до сих пор продолжает свои эксперименты.

К концу лета Сэла Фристэн стала полноправным членом Совета кураторов. Единственным из руководителей Наукограда, кто упорно не желал принимать её всерьёз, был… старший ловец Огней Корсан. Это сделалось настолько очевидным, что в конце концов даже Мартин Брут не выдержал. Спросил во время закрытого совещания, посвящённого очистке:

– Огней, до меня дошла информация, что у тебя есть претензии к куратору Улья.

Корсан фыркнул презрительно.

– С чего бы? Говорят, «пчеломатки» её обожают. Не иначе за свою держат.

– Вижу, ты невысокого мнения о жене?

– Какое может быть мнение об этих обд… о жителях внешнего мира? Уж кто-кто, а я её помню прекрасно ещё с тех времён.

– Полное ничтожество? – улыбнувшись, подсказал Брут.

– Почти. Не приспособленная к жизни, с ворохом бесполезных и во внешнем мире, и у нас знаний в голове.

– Кажется, именно ты привёл её в Наукоград? Как раз накануне эксперимента.

– Да, но… Я много кого приводил! Пожалел убогую, признаю.