оставила на Палермской. А то, бывает, Ольга включает недавно купленный проигрыватель, и тогда из наших окон льются арии в исполнении Розы Понсель и Марии Каллас.

Возлюбленный Марии Каллас Ари Онассис женился на Джеки Кеннеди в Нью-Йорке, о чем ничего не подозревавшая Каллас узнала из газет, так что петь есть о чем. Сестра моя, как обычно, проявляет солидарность и подпевает ей в партии Мими из «Богемы». В любое время суток. Любовная тоска – это не служба с восьми до шестнадцати, она не отпускает по окончании рабочего дня. А сегодня, когда к нам с пивом и пальмочкой юкки в качестве подарка на новоселье заскочили Йохан с Мясниковой Лили, дело наверняка затянется допоздна.

– Вырубите музыку! Вы что там, гашиш курите? – кричит наш страдающий мигренью сосед.

Ночью мы с Ольгой сдвигаем матрасы в одной из комнат и болтаем о всякой всячине до рассвета, покачиваясь на сине-голубовато-зеленых волнах нашего моря. Как раньше, в животе у нашей матери.

Сердце Игоря по-прежнему принадлежит Вариньке, хотя ей, по всей видимости, его любовь без надобности. Ночует он по большей части на Палермской, где в остальном все изменилось. Папа сильно сдал после ухода Филиппы, силы у него уже не те, а вход в комнату моей матери собакам воспрещен. Так что, если Варинька не открывает Игорю дверь, он линяет в Кристиансхаун, садится на улице и воет так громко, что я сломя голову сбегаю по лестнице и впускаю его к нам, чтобы он не перебудил всех соседей. У нас Игорь с ходу начинает беситься, хотя стал уже вполне себе зрелым господином. Он прыгает по матрасам, оставляя следы своих грязных лап, пукает наперегонки с Ольгой и писает на пол. Похоже, у него прогрессирует недержание мочи.

Он и на остров Вен по-прежнему плавает, хотя Лили давно уже сошла на берег. Но иногда по вечерам его можно обнаружить и у нашего подъезда, где он поджидает нас со своим натруженным причинным местом, исцарапанной шкурой и расплывшейся в довольной улыбке пастью. На острове Вен наверняка немало дворов, где обретаются щенки с таким же точно неправильным прикусом и неуемной энергией.

Каждый год я пытаюсь поступить в академию художеств, но всякий раз получаю отказ, в то время как Ольга все совершенствует свое мастерство и становится настоящим виртуозом.

* * *

Зато я получила работу и два дня в неделю обслуживаю покупателей в «Лавке художника». Это Клeнё рекомендовал меня хозяину, и я чувствую себя на седьмом небе. Ведь сюда, на Бадстуэстрэде, приходят все копенгагенские живописцы закупаться божественным карминно-красным порошком. Пигментом для красок из кошениля[87] и щитовки, пигментом, который они потом смешивают в своих ателье с яичным желтком, льняным маслом и бычьей кровью.

Лютые проклятия и обвинения раскаляют атмосферу в магазине, особенно когда там собирается целая толпа художников.

– У тебя не картины, а смехотворные наброски, ты ни одного сюжета до ума не довел! – орет Сюрреалист.

– А ты? Ты со своим дерьмом можешь катиться куда подальше, деревенщина! – парирует Теневой боксер.

– Всему, что вы умеете, вы научились у меня, – рычит объявившийся в Копенгагене Альфа-самец.

Об отношении к большим мастерам они тоже не могут договориться.

– Поллок просто блюет на свои холсты, – полагает Сюрреалист.

– Подло так говорить, – плачущим голосом защищается Теневой боксер.

В Дании ореолом славы окружены художник Пол Гернес и его произведение «Сигнальный флаг». Универсальные плоскости, черточки, точки и общеизвестные основные цвета.

Тем не менее и невидимые художники все так же появляются в магазине. Бурые водяные крысы, они прокрадываются вдоль панелей и покупают в кредит. Безмолвные, они стараются не привлекать внимания, когда в магазине разворачиваются бурные дискуссии о подлинном искусстве. Им бы забросить тюбики с масляной краской в холщовую сумку, пока никто не отобрал, и тогда они со спокойной душой могут отправляться домой – к холсту, к золотистой охре и прочим краскам, которых нет у них в наличии, но которыми переполнен их внутренний мир.

Путешествия во времени

Если ты любишь рисовать, то двухлетний период, когда приходится продавать холсты и кисти другим людям, можно назвать застоем.

У папы скоро день рождения, а я ума не приложу, что ему подарить. Внезапно меня осеняет. Пока он на работе, я на велике приезжаю на Палермскую, тайком пробираюсь к голубятне, делаю наброски с его питомцев и переношу их на холст в квартире в Кристиансхауне. Я по памяти изображаю героическую голубку Матильду с ее характерными белыми крапинками на фоне огромного неба, наполненного соколами и немецкими самолетами. К ножке ее прикреплено шифрованное донесение, на шейке красуется медаль Марии Дикин, а в правом нижнем углу видна большая папина ладонь.

Мать моя пытается хотя бы в чем-то вернуть в дом праздничную атмосферу и в папин день рождения приглашает друзей и знакомых на так называемую surprise party[88], что в те времена как раз стало весьма популярным.

Лиззи из SAS появляется из-за штор вместе с пилотом, с которым встречается с недавнего времени. Приходят с подарками и Вернер Хансен с женой, и все гости хором исполняют традиционную для дня рождения песню, а папа смущенно смотрит в пол.

Потом он, улыбаясь, открывает бутылки, но тому, кто его знает, ясно, что он с гораздо бо́льшим удовольствием провел бы этот день наедине с тремя своими любимыми голубками – Евой, Ольгой и мною.

Несколько папиных коллег из подразделения почтовых голубей Военной академии на Сванемёллен и знакомые моих родителей по танцам в ресторане «Мюнхен» также присоединяются к нам в течение вечера.

– Ну разве не здорово с сюрпризами вышло? – воркующим голоском говорит моя мать и целует своего шведского лесоруба.

– Конечно, эльсклинг, – отвечает папа и начинает распаковывать подарки.

– Луковка, как красиво! – говорит он, развязав бечевку и сняв бумажную обертку с моей голубиной картины.

И на сей раз сам роняет слезу.

– Как здорово ты с Матильдой придумала…

Вернер Хансен стоит рядом с ним и внимательно изучает картину. Перед уходом, наверняка под влиянием выпитого и из большой любви к моему папе, верной ему рабочей коняге, Хансен спрашивает, не соглашусь ли я запечатлеть его золотистого ретривера в Каструпе за плату.

* * *

Я пребываю в сомнениях: может быть, начальник моего отца сделал такое предложение исключительно из жалости ко мне? Не слишком ли скромное это дело – рисовать домашних любимцев в эпоху главенства сплотившихся в коллективы художников социалистических взглядов?

Щенку Вернера Хансена не усидеть на месте