— Сикорский, насколько мне известно, успешно работает на Руссобалте, Лебедев подал пакет документов на постройку патентных французских машин и уже успешно их выпускает… Продолжим. Возвращаться будете сюда же, в столицу, в свою часть. Всё равно готовится приказ о возвращении авиаотрядов из летних лагерей к местам основной дислокации.

— Так точно! Понял. Возвращаюсь в расположение части. По возвращении немедленный отчёт…

— Это тот самый молодой офицер, о котором ты так восторженно отзывался, Сергей Васильевич? Дошли до меня кое-какие слухи о твоей затянувшейся проверке. Что-то он не сильно твоим рассказам соответствует. И внешний вид имеет не шибко молодцеватый. — Раздавшийся из-за спины сильный голос заставил вздрогнуть от неожиданности и повернуть голову, одновременно отшагивая в сторону и разворачиваясь к новому действующему лицу. Как это он умудрился в кабинет так тихо зайти, что даже двери не скрипнули? Или это я здорово разговором увлёкся?

Фуражки у меня на голове нет, она у двери на вешалке осталась висеть, поэтому прищёлкнул каблуками и обозначил кавалергардский поклон. Подбородок к груди резко кинул и выпрямился. Ох и не понравился мне своей речью вошедший генерал. Или адмирал, что будет вернее. Форма-то на нём морская, значит — адмирал.

— Тот самый, тот самый, Николай Оттович. Можно сказать, прибыл прямо с аэродрома от своего любимого аэроплана. И сразу к нам в Адмиралтейство по моему срочному вызову. А то, что поизносился господин поручик за этот месяц, так не судите его строго. Ему же всё в поле да в поле приходилось находиться. А вы в столицу какими судьбами?

— Решил выкроить день и в очередной раз попробовать самолично наше непрошибаемое начальство упредить. На мои срочные телефонограммы оно почему-то решило не реагировать!

Ишь, как он закипятился, из ушей только пар не пышет. Это кто же такой, интересно?

— Да, с нашим начальством особо каши не сваришь. Да, позвольте представить вашему превосходительству поручика Грачёва, Сергея Викторовича. Это именно ему я обязан успешным завершением своей, как вы сказали, подзатянувшейся инспекторской поездки. Отличный лётчик и такой же авантюрист, что и вы, Николай Оттович. Точно так же считает, что война с немцами начнётся в скором времени.

— Интересно. И когда же она начнётся, молодой человек? — впились в моё лицо серые глаза адмирала.

— В первых числах августа, — вылетело у меня без задержки. И только брякнув, спохватился. А нужно ли было говорить?

— По-вашему, так скоро? — пристально и пронзительно ещё раз глянул мне в глаза адмирал.

Я обозначил утвердительный кивок головой. И взгляд не отвёл. А что говорить-то? Тут говорить не требуется, уже всё сказано.

— Видите, Сергей Васильевич? Даже простому армейскому поручику ясно, что война неизбежна, а нашим… — закипятился было, но тут же спохватился и резко оборвал начатую фразу Николай Оттович. — Впрочем, это не тот разговор. Что вы ещё нам можете рассказать о предстоящей войне? Да не стесняйтесь, поручик, тут все свои. Единомышленники, так сказать, — хмыкнул адмирал.

— Что рассказать? — задумался на секунду, а потом махнул на всё рукой. Кому-то же я должен всё выплеснуть. А вдруг хоть немного поверят?

И я выложил всё, что помнил о Первой мировой. О победах и поражениях, о трагедиях и успехах, о предательстве, глупости и героизме. В общем, собрал всё в кучу и вывалил на своих невольных слушателей. Получилось немного, к сожалению, и всё как-то слишком уж пессимистично. А что? Хотели же услышать? Ну так и получайте…

После моего короткого, но такого эмоционального рассказа в кабинете наступила тяжёлая пауза.

— Эка вы, поручик, о наших генералах нехорошо отзываетесь, — адмирал покрутил шеей, оттянул пальцем тесный воротничок мундира. — Да не оправдывайтесь, не нужно. Не вы один придерживаетесь подобного мнения. Только других у нас нет. М-да. Значит, верно моё решение о минировании Балтики…

Так это же Эссен! Наверняка! Никто другой Балтику не минировал перед войной. Да и то сделал это на свой страх и риск и в итоге оказался полностью прав.

— Позвольте. Вы адмирал Эссен? — решился уточнить фамилию собеседника.

— Честь имею, — мимолётно откланялся Николай Оттович. — Собственной, так сказать, персоной. Впрочем, вы к флоту отношения не имеете, поэтому вам простительно меня не знать. Сергей Васильевич, а вы что скажете? Действительно ли наши крепости ни на что не способны? Ну что вы мнётесь? Говорите прямо, чай не перед высочайшей комиссией находитесь.

— Не все крепости достроены. Вы об этом не хуже меня знаете. Но не в этом беда. А в том, что не укомплектованы они должным образом. Орудий нет, а если и есть что-то, то калибры не соответствуют. И устаревшие они, эти орудия. Про личный состав я уже и говорить не хочу, не моя это епархия, и судить об этом не мне.

— Ну да, потомки рассудят, — влез я в высокий разговор начальства со своими пятью копейками. Не смог удержаться.

— Как вы говорите? Потомки рассудят? — повернулся ко мне Эссен.

— Только не скоро это случится.

— Почему? — не вопрос, а лязг орудийной стали услышал я в голосе адмирала.

И я рассказал про революцию. Ну, не смог удержаться. Если все мои предыдущие откровения выслушали и не высмеяли, то пусть и эти послушают. И добавил в конце, видя, как скривился Эссен от моего коротенького рассказа и переглянулся с Остроумовым:

— Только вам всё это увидеть и прочувствовать не грозит, ваше превосходительство.

— Это ещё почему? — удивился адмирал. И тут же в его глазах промелькнуло понимание. — Погибну? Когда?

— Есть ещё время. Обидно, что погибнете не в бою, а от элементарной простуды.

Эссен молча и очень внимательно выслушал, потом разочарованно хмыкнул:

— Вам бы, поручик, в цирке выступать, с такими пророчествами. Что, по стопам Распутина решили пойти?

Ну-ну, зацепил я тебя своими откровениями, я же вижу. Просто ты хорохоришься, поверить в такую бесславную смерть боишься.

— Потому и не пророчествую, потому как не вижу в этом никакого смысла.

— Это почему же, поручик, позвольте спросить?

— Потому как никто в них не поверит, пока не припечёт. Да и в какой-нибудь клинике совершенно не хочется оказаться. Признайтесь, ведь мелькнула у вас такая мысль? Определить меня под строгий медицинский надзор?

— А почему про меня молчите, Сергей Викторович? — не дал ответить адмиралу Остроумов. — Какая судьба меня ожидает?

— А не знаю, Сергей Васильевич, не знаю.

Адмирал хмыкнул, покатал желваки на широком скуластом лице, задумался, глядя в окно на шумящий листвою Александровский сад.

Молчал и Остроумов, не сводя с меня глаз. Потом тихо и словно чего-то опасаясь, проговорил:

— Страшные вы вещи говорите, Сергей Викторович. Не дай вам бог где-нибудь ещё всё это рассказать. Донесут, одним медицинским надзором не отделаетесь.