Меня как-то начальник управления спрашивает:

– Это что у тебя на руках? Грязь что ли?

– Да нет, – отвечаю, – татуировки!

– Как?! – изумился он.

– А что вы, говорю, – хотите? Я рос в районе, где каждый второй судимый! А уж привод в милицию имел каждый из мужской половины населения…

Были и громкие дела. Я знал, например, что в нашем доме проживает банда, и когда очередная «вылазка» её заканчивалась успешно, то весь дом бандитский гулял. А законопослушные жители наглухо запирали двери, боялись во время загула преступников показаться им на глаза, они не имели на это право.

Но работа милиции на фоне такого беспредела все равно бросалась в глаза. Например, мы, пацаны, трепетали перед каким-нибудь преступным авторитетом, словно ощущая себя будущими его подручными. Но стоило появиться в нашем районе человеку в милицейской форме, и грозный бандит сникал, а то и исчезал вовсе, едва лишь завидит издалека стража порядка. В душе-то мы еще не были испорчены и понимали: значит, есть на свете что-то святое, и грозного бандюгу можно поставить на место!

Так мы наглядно ощущали, что есть еще правда и справедливость на земле. И олицетворяли их собой сотрудники милиции.

Из моих друзей, с которыми вместе рос, играл в футбол, хоккей, многие оказались в местах не столь отдаленных. Благодаря матери Маргарите Александровне – она меня с таким трудом от беды оберегала – я оказался вне преступной среды. Мать моя была старшей среди шести детей её семьи, они так её и звали «няней». Она всех их вырастила. Она и сейчас их учит. Всю жизнь проработала она на часовом заводе, и такое же отношение к труду, и людям она стремилась привить и мне. Она, можно сказать, меня на путь истинный наставляла, корректировала мои действия.

Отец у меня рано умер. Приходилось думать, подрастая, о том, как помогать семье. Пошел учиться в механический техникум. Завершил учебу, но все время чувствовал, что такая работа явно не по мне. Большое впечатление произвела на меня одна телевизионная передача, где рассказывалось о настойчивом парне, сумевшем в конце концов поступить в юридический институт. В те времена даже в техникум было поступить гораздо сложнее. Тогда же был конкурс абитуриентов, а не родителей! Но у меня под влиянием примера этого парня зародилась мысль: а не попытаться ли и мне поступить в юридический институт? Раз не поступлю, два не поступлю, но в десятый раз добьюсь цели!

Кстати должен заметить, что механический техникум очень многое дал мне в плане организации своего труда, организации деятельности подчиненных, в экономическом плане.

В армии я попал в ракетные войска. Народ там, сами понимаете, собрался неглупый. Я служил старшиной. И надо же: один из моих подчиненных все два года службы упорно готовился к поступлению… в юридический институт!

Это было вторым указанием судьбы, куда мне следует направить свои усилия. Но вернувшись из армии, я оказался в команде мастеров, так как неплохо играл в футбол. Спортивная карьера моя длилась недолго. Каждая игра завершалась выпивкой футболистов, а это глубоко претило мне.

Сосед по дому у меня был старшиной милиции и сообщил как-то мне, что в УВД проходит набор в органы внутренних дел, в юридический институт. Не мог я упустить такую возможность. Пришел в УВД и меня, как только что закончившего службу в армии, сразу направили на учебу в Харьковский юридический институт. В 1977 году я окончил институт и был направлен в Октябрьский РОВД г. Пензы.

Первый допрос

Что интересно: первое мое уголовное дело было в отношении…бывшего старшего оперуполномоченного Железнодорожного РОВД Стогова (фамилия изменена). Вот какой странной оказалась моя первая встреча с уголовным розыском! Стогов вел себя недостойно, злоупотреблял спиртным, опускался всё ниже. И дошло до того, что в состоянии опьянения он нанес ножевые ранения ни в чем неповинному парню, имея к тому же незаконно холодное оружие.

Первое мое уголовное дело. Приводят ко мне подследственного. Надо сказать, что это был умный, перспективный сыщик. К первым нашим встречам я, разумеется, тщательнейшим образом готовился и, признаться, очень волновался. Ведь мне предстоял нелегкий поединок с сильным противником, опытным профессионалом. Как-то так получилось, что с первого же дня работы следователем, допрашивая, я входил в образ человека, близкого по духу и уровню развития подследственному. То есть говоря с хулиганом, я становился хулиганом, а с интеллигентом изъяснялся и вел себя, как интеллигент. Кстати, татуировки на моих пальцах, сразу отмеченные косым взглядом «блатаря» давали ему понять, что такому «бывалому» следователю бесполезно «вешать лапшу на уши», а нужно отвечать конкретно и по делу.

Со Стоговым же разговор у нас поначалу шел трудно. Когда я принял решение об аресте бывшего сыщика, я две ночи не спал. Всё размышлял: а правильно ли я поступил? И подумалось тогда: неужели я над каждым уголовным делом буду так переживать? В конце концов оказалось, что да. Каждую судьбу приходилось принимать близко к сердцу, независимо от того, кто был под следствием: бродяга, бандит или просто человек, который по неосторожности совершил какие-либо преступные действия.

И вот так получилось, что я – молодой следователь, а Стогов – опытный сыщик, но мы с ним нашли вскоре контакт. Хотя сослуживцы настраивали меня на очень тяжелую работу. Мой подозреваемый был импульсивный человек, в милицию он пришел по убеждению, всегда участвовал в работе оперативных отрядов. Скажу больше: были когда-то и такие дни, что я в Комсомольском парке представлял хулиганов, а Стогов – оперативников, активных помощников милиции. Сейчас же получилось так: я представлял собой правоохранительные органы, а он – нарушителей закона.

Ни минуты покоя

Могу сказать, что я выиграл этот поединок. Выиграл в каком смысле? Убедил подследственного не отпираться, а чистосердечно признать свою вину. И суд это всё учел.

Но это не значит, что такая первая встреча с сыщиком сказалась хоть сколько-нибудь на отношении к людям этой благородной, очень трудной профессии. В Октябрьском райотделе был прекрасный коллектив. Впервые именно здесь я столкнулся с настоящими сыщиками.

Что бросилось в глаза? Это люди, которые отдаются работе полностью. Если у следователя был регламентированный рабочий день, пусть иной раз я задерживался в кабинете до двенадцати часов ночи, я знал, что на другой день смогу отдохнуть, прийти попозже.

Оперуполномоченный уголовного розыска права такого не имел (и не имеет).

Его поднимают среди ночи, чтобы он мчался к месту преступления и после до утра, а, бывает, несколько суток кряду не смыкал глаз, охотясь за убийцей.

Конечно, эти люди были измотаны до предела.

Приходилось им вести, скажем так, несколько иной образ жизни. Чтобы раскрывать преступления, приходилось общаться не только с интеллигентными людьми, не только ходить в театр, но надо было посещать пивнушкки, «веселиться» в ресторане, выпивать самому.

Надо прямо сказать, что не все выдерживали такие испытания. Некоторые люди спивались. Опускались прямо у меня на глазах.