Стояла промозглая ночь, сырость, к которой примешивались порывы снега и дождя. Ритмичный шаг солдат глухо отдавался на улицах города, между домов, во всех окнах, в которых уже не было света. Не ожидая потрясений, которые им были уготованы, все добропорядочные люди Санкт-Петербурга, как и во всей империи Павла I, уже спали. Доносившийся со стороны Марсова поля шум марширующих сапог растревожил стаю ворон, которая с криком слетела с насиженных на крестах мест. Ропот поднялся и среди гренадеров. Возможно, сказалось их суеверие? Полковник, который вел этих солдат, прикрикнул: «Что ж это вы, соколы, перед французами не дрогнули, а каких-то ворон испугались?» И, тем не менее, ему показалось, что беспокойство людей не исчезло. Причиной тому были, конечно, не вороны, которые, всполошась, нагнали на них страху, а загадочное состояние их командиров. Вне сомнения, что кто-то из них догадывался о затевавшемся темном деле. Прибыв к ограде Михайловского замка, Платон Зубов и Беннигсен обнаружили, что Пален и его солдаты еще не подошли на место встречи. Не могли ли их перехватить и обезоружить по дороге? Надежда на успех повисла на волоске. Каждая потерянная минута была на пользу противнику. По приказанию своего командира гренадеры Семеновского полка взяли в кольцо огромное здание, которое всей своей массивностью возвышалось во мраке ночи. Братья Зубовы и Беннигсен в сопровождении нескольких офицеров направились к боковому подъемному мосту и назвали пароль часовому, пособничество которого было ими заранее куплено. Тут же подъемный мост бесшумно опустился, позволив заговорщикам проникнуть за ограду. Затем, крадучись, они добираются до места, согласно изученному заранее маршруту, поднимаются через черный ход по узкой винтовой лестнице на второй этаж, проходят к библиотеке, служившей прихожей к апартаментам императора. Вместо караула конногвардейцев, которых Павел умудрился отослать, там находились только два сонных лакея, одетых в форму гусаров. При появлении неожиданных визитеров один из них поднимает крик, но тут же, сраженный ударом сабли, падает ниц. Другой же, легко раненный, перепугавшись, спасается бегством.

Эта потасовка за перегородкой разбудила Павла. Очнувшись ото сна, он лихорадочно думает о спасении от опасности, которая ему угрожает. Но куда податься? Спрятаться! Но как? Ему приходит мысль укрыться у своей жены. К несчастью, она имела привычку забаррикадироваться в своей комнате с тех пор, как они окончательно прекратили свои сексуальные отношения. Ну а если он сам и закрыл на ключ другую дверь, которая выходила в прихожую, то, как он прекрасно понимал, ее можно было выбить одним ударом плеча. Охваченный паникой, он бросается под кровать, проскальзывает за ширму с испанскими миниатюрами, установленную перед камином, прячется за этим тонким экраном, втягивает голову в плечи и просит Бога не забыть о нем. Биение его сердца создает шум, который сотрясает весь дом. Без сомнения, в этот миг в его уме возникло видение Великого Петра, которое явилось ему некогда на Сенатской площади. Он вспомнил пророческие слова этого образа: «Бедный Павел! Я хочу, чтобы ты не был так привязан к этому миру, потому что ты не будешь там долго находиться». И то, что особо повергло его в отчаяние, – это мысль о том, что он не заслуживает такого жалкого конца. Может, все-таки не все еще потеряно? Возможно, если он все-таки появится перед своими судьями и если объяснит глупость их поступка, если повинится перед ними, то он сумеет их уговорить? Нет, они не будут его слушать, как прежде он сам не слушал своих жертв, когда они пытались ему доказать свою преданность. Сидя за ширмой, он уже не мог совладать со своими нервами и здраво мыслить. Эти шельмецы в галунах, неистовствуя и крича, используют любую возможность для того, чтобы его разыскать, где бы он ни был.

И вот дверь уже поддалась натиску и затрещала. Торопливые шаги раздавались здесь и там вокруг Павла. Он перестал контролировать себя. Нет никого, кто бы мог его защитить. Полуживой от страха, он прислушивался к голосам людей, которые обыскивали всю комнату, переворачивая все вверх дном, переставляя мебель. Некоторые голоса ему были определенно знакомы. Одним из них был голос Палена. Вероломный генерал, самоотверженность которого ему казалась еще недавно безукоризненной, воскликнул с досадой: «Птичка упорхнула!» Но Беннигсен, подойдя к пустой походной кровати, ощупывает простыни и невозмутимо заключает: «Гнездо еще теплое, птичка должна быть недалеко!» И он направляется к ширме. Прежде чем Павел успевает произнести слово, едва уловимым жестом Беннигсен отталкивает легкий гобеленовый экран. Царь предстал съежившимся, мертвенно-бледным, в спальном белье, босоногий и с ночным колпаком на голове. С вытаращенными от ужаса глазами он увидел перед собой группу пьяных офицеров с лицами преступников. С большинством из них он встречался на парадах и в салонах. Все они были тогда плоскими, как клопы. Ничтожества! А теперь еще осмеливаются накинуться на императора и самодержца Всероссийского? Негодуя от подобной наглости, Павел не имел уже сил, чтобы призвать на помощь. Мысленно он хотел бы воззвать о помощи ко всем монархам, ставшим жертвами народной толпы или дворцовых заговоров. От Петра III до Людовика XVI, от Якова III из Шотландии до Генриха IV из Франции, от Юлия Цезаря до Густава III из Швеции – они составляли бы целый легион. Но, увы! Сегодня, как и вчера, они совершенно беспомощны. Подобно злоумышленнику, пойманному с поличным, царь, запинаясь от страха, спрашивает: «Что вам надо? Что вы здесь делаете?» – «Государь, вы арестованы», – отвечает спокойно Беннигсен. Готовый разрыдаться, Павел все еще пытается смутить эту банду заговорщиков с черными душами в груди, увешанных наградами. «Арестован? Что значит – арестован?» – вопит он. В какой-то момент, казалось, замешавшись, офицеры вдруг окончательно осознали всю чудовищность поступка по оскорблению Величества, в который они были втянуты. Они молча в нерешительности переглянулись между собой. Почувствовав их колебание, Пален вмешивается и занудным тоном, как будто бы произносит заученный урок, объявляет: «Мы пришли от имени Отечества просить Ваше Величество отречься. Безопасность Вашей особы и соответствующее вам содержание гарантируются вашим сыном и государством». В свою очередь Беннигсен добавил: «Ваше Величество не может и далее управлять миллионами подданных. Вы делаете их несчастными. Вы должны отречься. Никто не осмелится посягнуть на вашу жизнь: я буду охранять Ваше Величество. Подпишите немедленно акт отречения». Императора, словно лунатика, подталкивают к столу, кто-то из офицеров разворачивает перед ним документ о преждевременном отречении, другой протягивает перо. Но внезапно, в припадке прародительской надменности, Павел начинает артачиться. Ведь не по его прихоти определялось наследование трона России, а с давних пор всеми другими царями со времен Михаила Федоровича до Петра III, покорившегося воле Петра Великого. Может ли он не считаться с волей, выраженной всем народом? Нет, он не подпишет. И голосом раненого зверя он вопит: «Нет, нет, не подпишу!»

В тот самый момент за стенами разгорается какая-то суматоха. Это другие повстанцы, стоявшие в отдалении, стали проявлять нетерпение. Они посчитали, что разговоры слишком затянулись. За дверьми стали раздаваться возгласы мстителей. «Уже четыре года назад необходимо было покончить с ним, – орали они. – Царь обошелся со мной, как тиран, и он должен умереть!» Платон Зубов и Беннигсен выходят из спальни, чтобы попытаться успокоить буянов. Офицеры, оставшиеся на месте, торопят Павла, пока не поздно, поскорее решиться. Комнату освещает только небольшой ночник. В его свете тени присутствующих угрожающе жестикулируют на потолке спальни. Один из заговорщиков невзначай опрокидывает горевшую свечу, которая тут же потухла. Небольшой отблеск огня теплится еще на огарке свечи, установленной перед иконой. Его слабое тусклое свечение еще больше усиливает ирреальность всего происходящего. Желая принудить Павла взять перо в руку, один из офицеров подтолкнул его, другой, как свидетельствовали позже участники, это был громила Николай Зубов, схватил тяжелую золотую табакерку и в пылу буйного раздражения запустил ею в монарха.