теорию идеализма в книге "Идея мира", в которой он критикует материализм и доказывает, что антиматериализм более убедителен с философской точки зрения. Антиматериализм часто путают с антагонизмом к науке, но почти все современные идеалисты подтверждают полезность и важность физических наук. Можно говорить о поведении атомов, их свойствах, взаимоотношениях, независимо от того, верит ли человек, что они состоят из материи, информации или эманации космического разума. Материализм переступает порог метафизики, утверждает Каструп, только когда настаивает на том, что материя является истинной сущностью мира, - утверждение, для которого нет никаких доказательств.

Разумеется, универсальный разум Каструпа также является чисто умозрительным, его невозможно проверить или доказать. Каструп в основном избегает термина "Бог", с большой буквы или без нее. Он не считает, что космический разум всеведущ, всемогущ или благосклонен; скорее всего, он даже не обладает саморефлексией или самосознанием. Но он считает, что некоторую поддержку универсальному сознанию можно найти в квантовой физике. Некоторые физики предполагают, что космос - это единая запутанная система, то есть он не состоит из отдельных систем, а сам является несводимым целым (Вселенная, если смотреть на нее в самом большом масштабе, отмечает Каструп, похожа на огромную нейронную сеть). Как индивидуальное сознание состоит из "возбуждений" разума, так и весь наблюдаемый мир представляет собой паттерны возбуждений этого универсального разума - идея, которая согласуется с такими интерпретациями, как квантовая теория поля и М-теория, согласно которой электроны и протоны - это не частицы, а струны вибрирующей энергии. Он полагает, что суперпозиция - состояние, в котором частица остается в состоянии неопределенности до наблюдения, - является свидетельством того, что космический разум находится в состоянии нерешительности.

Все это кажется мне крайне неправдоподобным - хотя и не обязательно более неправдоподобным, чем гипотеза о том, что сознание возникает из инертной материи, или что разум - это программное обеспечение, или что наблюдение может превратить волну в частицу, или что разума вообще не существует". Чалмерс, философ, который размышлял о сознании так глубоко, как никто другой, приходит к выводу, что идеализм Каструпа - одна из самых правдоподобных новых теорий разума. Возможно, именно это и имелось в виду под школьным трюизмом о траектории от материализма к идеализму. К тому времени, когда вы всерьез рассматриваете все варианты и их ограничения, идея Бога начинает казаться такой же безумной, как и все остальное.

Я не решаюсь написать это, зная, как это прозвучит. Имеет ли значение то, что я вырос в религиозной среде и, возможно, не способен отличить убедительную логику от простой фамильярности? Имеет ли значение, что Каструп во всех подкастах и интервью, которые я слушал, произвел на меня впечатление заслуживающего доверия - скромного, эрудированного, осторожного, философа, не заинтересованного в том, чтобы вести полемику, но приверженного истине, несмотря на ее цену? Имеет ли значение, что сам Каструп признавался в "монистической склонности", которая могла заставить его предпочесть элегантность идеализма по чисто эстетическим причинам? Подобные рассуждения стали частью моей интеллектуальной гигиены, способом искоренения субъективных желаний, которые затуманивают разум. Но эта логика самоанализа заходит в любопытный тупик, когда речь заходит об идеализме. В конце концов, само понятие "выдавать желаемое за действительное" как пренебрежительный термин происходит от разочарованного мнения, что разум менее реален, чем объективный мир. Это психическая цена картезианского разделения, веков веры в то, что наш разум нематериален и изолирован от физического мира. Если сама природа мира субъективна, - пишет Каструп в "Идее мира", - то "смыслы, которые мы думаем обнаружить в мире, могут быть, в конце концов, не личными проекциями, а реальными свойствами мира". Идеализм предполагает, что физический мир поддается интерпретации и семантическому значению так же, как и сны, утверждает он. "Каждый из нас, как личность, теперь может дать себе разрешение посвятить свою жизнь поиску смысла в мире, - пишет Каструп, - будучи уверенным в том, что этот смысл действительно существует".

Я подумал о своей подруге-поэтессе и ее вере в то, что разум может воспринимать то, что находится за пределами нашего непосредственного чувственного восприятия, посредством интуиции. Марк Твен, который верил, что Вселенная говорит с ним через видения, выбрал технологическую метафору. Он называл свои предчувствия "мысленной телеграфией", как будто они были электронными депешами из ноуменальной сферы. Французский философ Анри Бергсон уподоблял разум радиоприемнику, который может быть настроен на космический канал, переключаясь с обыденного восприятия на духовную трансценденцию. Аналогия с радио часто использовалась в других контекстах для критики материалистического взгляда на сознание. Нейробиолог Дэвид Иглман однажды утверждал, что если бы бушмен случайно встретил транзисторный радиоприемник, то, разобрав его и исследовав проводки, он мог бы сделать вывод, что это самодостаточный причинно-следственный механизм. Стоит переместить один провод, и голоса прекращаются. Если вставить провод обратно, голоса возвращаются. Он считал, что полностью разобрался в устройстве, оставаясь при этом в неведении относительно того, что превосходило его самые смелые фантазии: радиоволны, электромагнетизм, современная цивилизация. Возможно, именно в этом мы и находились в наших собственных теориях разума: указывали на мелкие причинно-следственные связи, совершенно не понимая, что происходит на самом деле. Возможно, восприятие может выйти за пределы самого себя, за пределы языка, чтобы прикоснуться к нуменальному, к вещи в себе.

 

-

Проблема в том, что мой опыт никогда не давал мне оснований верить, что это возможно. Это правда, что жизнь полна паттернов и знаков, многие из которых настолько запутаны и заряжены, что кажется невозможным, что они могли возникнуть только по воле случая. Но мне никогда не удавалось перевести эту сверхъестественную семиотику хотя бы в одно убедительное предложение. Узоры никогда ни к чему не приводят. Голоса никогда не произносят ясных откровений. В большинстве случаев я ощущаю эти отголоски не столько как получение сообщения, сколько как подслушивание рунического бормотания высших существ, разговора, который не имеет ничего общего со мной и моими интересами. Возможно, это не что иное, как недостаток веры. От меня не ускользнет, что многие люди, как мой друг поэт, умудряются находить связность в этих узорах, и я не знаю, что эта неспособность доверять связности, которую я ощущаю в мире, - та же слабость, которая способствовала моему отступничеству. Дело не в том, что, будучи христианином, я никогда не ощущал Божьего присутствия или руководства; дело в том, что я не мог, как многие мои друзья и одноклассники, исключить возможность того, что эти знаки и заверения были всего лишь нарративами, которые я создавал.

Идеализм и панпсихизм привлекательны тем, что предлагают возможность вновь