Я не стала ей рассказывать о «Лагербонде» и о том, что со мной случилось в Гугулету. Это испугает ее насмерть. Это пугает меня насмерть.

Я позвонила Монике — узнать, не можем ли мы повидаться. Она сказала, что Нэнси уехала с детьми в Калифорнию навестить своих родителей, а с Арлин она свяжется и попробует договориться на завтрашний вечер.

7 августа

Только что вернулась со встречи с подругами. Я немного пьяна и устала, но обязательно должна это записать. Сейчас мне все кажется предельно ясным. Америка, Южная Африка, Нелс и эта африканерская стерва Беатрис. Я знаю, что мне делать. Как я должна поступить с этим негодяем Нелсом. Он думает, что может позволить себе завести Беатрис и забыть обо мне только потому, что мне сорок четыре года. Но я все еще хорошо выгляжу, и я это знаю. Это он старик! А как насчет детей? Что, по его мнению, он сделает с детьми? И как быть с его страной? Он отказывается от родины! Что за чертов трус, проклятый старый чертов трус!

8 августа

Одиннадцать часов, а я только встала и выпила кофе. Вообще-то это моя третья чашка. Похмелье. Ну и дела! И сколько глупостей я понаписала прошлой ночью. Неужели мне действительно все казалось «предельно ясным»? Если у меня и правда были ответы на все вопросы, то я их совершенно не помню. Абсолютно! Как же грустно, что мир кажется больше понятным, когда ты пьян, чем когда трезв.

Мы отправились в заведение, которое называется «Ти-джи-ай Фрайдиз», в Миннетонке. Там смешивают отличные коктейли. Было здорово увидеться после стольких лет, особенно сначала. Мы подружились с Моникой и Арлин еще в первом классе, а Нэнси присоединилась к нам уже в седьмом. За нами бегали все мальчишки, но мы были умнее их. Мне кажется, они нас боялись. Наверное, нас боялись и учителя, настолько независимо мы держались. Но мы все закончили хорошие колледжи: Моника с Арлин — Сент-Олаф в Миннесоте, я — Софии Смит на востоке, а Нэнси — Беркли на западе.

Один коктейль сменял другой, и наша беседа становилась все бессвязнее и оживленнее. Мы все прошли через проблемы с работой, детьми и мужьями. С мужьями особенно.

Я рассказала им о Нелсе и Беатрис. Вообще-то у меня не было такого намерения, но после всего, что они поведали о своей жизни, я чувствовала, что должна это сделать. Они проявили сочувствие, но все считали, что от мужчин другого ждать не приходится. Я старалась объяснить им, что происходит в Южной Африке, что я по-прежнему противница апартеида и что верю в право чернокожих людей на нормальное человеческое отношение.

Когда мы выходили из ресторана, Моника взяла меня за локоть. «Если ты чувствуешь, что должна остаться там, оставайся, — сказала она. — Пережди все это. Не убегай». Мне кажется, что она имела в виду Южную Африку, а не Нелса. Неужели дело дойдет до такого выбора?

Похоже, я начинаю вспоминать, что думала прошлой ночью. Но теперь, когда я протрезвела, это не кажется мне хорошей идеей. А там… посмотрим.

11 августа

Через пару часов мы приземлимся в Кейптауне. Над африканским континентом встает солнце, и я счастлива.

Уже очень давно я так себя не чувствовала. Прошлой ночью, думая об этом, я не могла сомкнуть глаз.

Но написать об этом я не могу. Мне бы хотелось — я так привыкла доверять дневнику свои мысли. Я осторожна и скрываю ото всех его существование. Я уверена, что Нелс даже не подозревает, что я веду дневник, не говоря уж о том, что он даже не может себе представить, что в нем написано. Думаю, что Кэролайн и Дорис видели пару раз, как я что-то записываю, но ничего не сказали. Проблема в том, что нельзя быть до конца уверенным, что никто и никогда не прочитает его в будущем. Поэтому писать всю правду нельзя. Мне бы хотелось ничего не скрывать, но я не могу.

Нет сомнений, что, когда я окажусь в «Хондехуке», на меня снова навалятся проблемы с Нелсом, «Кейп дейли мейл» и всем прочим, но сейчас я не хочу об этом думать, вытяну ноги, буду смотреть на восходящее солнце и улыбаться.

Швейцарцы в Цюрихе отреагировали на наступление лета: мужчины на Парадплац были в рубашках с пиджаками в руках, а женщины впервые в этом году надели легкие платья. Лучи солнца, проникавшие сквозь витринное стекло кондитерской, грели желтоватое осунувшееся лицо Андриса Виссера. Он потягивал кофе и наблюдал за голубыми трамваями, сновавшими по путям, за которыми возвышались массивные серые каменные строения, в которых размещались штаб-квартиры крупных швейцарских банков. В этом городе не было сверкающих небоскребов: здесь властвовали осторожность и осмотрительность. Он приземлился всего полтора часа назад после долгого полета из Йоханнесбурга, и приступы кашля не позволили ему сомкнуть глаз. Он старался изо всех сил кашлять как можно меньше, чтобы не тревожить других пассажиров бизнес-класса, но по их лицам утром понял, что преуспеть в этом ему не удалось.

Он снова закашлялся.

— С вами все в порядке, Андрис? — спросил его сидевший рядом Дэрк дю Туа, заканчивая доедать свое пирожное. Дэрк, мужчина лет сорока, крепкого телосложения, с рыжей шевелюрой, зачесанной назад, как принято у банкиров, был очень толковым банкиром, возглавлявшим «Юнайтед фармерс бэнк» — третий по величине банк Южной Африки. Его отец, Мартин, покинул пост председателя банка пять лет назад, и никто не расценил назначение его сына главой банка как проявление семейственности. Как, впрочем, и принятие его в члены «Лагербонда» в возрасте тридцати лет и то, что недавно он занял пост казначея вместо своего отца. Учитывая размеры активов «Лагербонда», управление ими требовало большой ответственности, и дю Туа справлялся с этими обязанностями просто великолепно.

Виссер снова закашлялся и покачал головой.

— Кашель курильщика. Мой врач убедил меня бросить курить. Надеюсь, скоро пройдет. Увидим.

Доктор действительно убедил его бросить курить, когда при осмотре в начале недели сообщил ему о раке легких. На следующей неделе он должен был сдать анализы и пройти дополнительное обследование, но в своем диагнозе доктор не сомневался. Рак легких был тяжелым случаем. Шансы на выживание очень низкие, усиленная химио- и радиотерапия, сильные боли. Виссер все еще никак не мог осознать масштаба этого известия. Он никому об этом не говорил, даже жене, и уж тем более — другим членам «Лагербонда». Его мысли постоянно возвращались к неизбежной смерти, к тому, как прожить оставшиеся несколько месяцев и найти в себе силы справиться с болью. Он еще не пришел к окончательным выводам, но начинал понимать, что важная часть оставшейся жизни будет посвящена «Лагербонду».

Он потрогал сморщенный бицепс, на который прилепил в туалете аэропорта никотиновый пластырь. Без сигареты решать возникшие проблемы было особенно трудно, тем более сидя на солнце с чашкой кофе. Может, стоит снова вернуться к двум с половиной пачкам в день — и будь что будет!

На лице дю Туа, смотревшего на своего коллегу, была написана тревога. Виссер заставил себя улыбнуться. Он всегда считал дю Туа хорошим парнем. Не исключено, что, когда его не станет, тот займет его пост председателя. Это было бы только на пользу. «Лагербондом» должны руководить люди нового поколения, а не динозавры времен апартеида. Африканеры не смогут выжить как нация, если захотят вернуть славные времена Фервурда[27]и Форстера.[28]