Щурясь, напрягая глаза, Алексей всматривался в кладбище. Вроде есть там памятники, оградки, но, может, гробы уже выкопали, увезли, а это осталось… Или не забирали отсюда всех?.. Хотел причалить к какому-нибудь сухому или мелкому месту, дойти до кладбища пешком – в болотниках как-нибудь доберется, – но не стал. Часа два на это убьет. Потом спросит у тех, кто на пароме, они-то должны знать. Если не забрали, надо будет что-то делать. Там ведь полно родни отцовой, Алексеев сродный брат, Саня, погибший в Чечне. Бросать нельзя.

Страшно было думать, что кости тысяч людей уходят под воду. Добиваться выкопать эти кости из земли тоже, впрочем, страшно. И так и этак неправильно…

Говорят, у некоторых народов есть традиция через сколько-то лет доставать скелеты, мыть кости, куда-то их складывать или закапывать обратно, но у них здесь тревожить покойников и не помышляли. Хоронили навечно – вечный покой. И когда в семидесятые родственники ссыльных литовцев, немцев стали забирать останки, местные поначалу возмущались, ругались, пытались не отдавать. А потом и сами стали увозить на новые места, хотя большинство остававшихся этого не одобряли: «Да мы приглядим! Чего тревожить?»

Теперь же, когда затопление идет вовсю, покойников забрать необходимо; а с другой стороны, всё спрашиваешь кого-то: были бы рады они, что их выкапывают, куда-то везут, хоронят там, где они никогда не бывали…

Последний год Алексей заставлял себя не думать об этом, старался жить настоящим, новым, а теперь ругал, что не узнал у кутайской родни, как та решила со своими. Представлял, что, может, и та родня ругала его: «Лешка-то Брюханов не шеве́лится, не вспоминат о баушке, деде. Ясно, на нас спихнул».

– Вот начальство приплывет, выясню, – сказал вслух, будто пообещал и мертвым, и живым; сейчас, после года спячки, чувствовал себя кругом виноватым.

От Кутая до Пылёва по реке немногим больше сорока километров. Почти посреди пути – деревенька Сергушкино. Деревенька маленькая, десятка три дворов, но рядом база лесхоза, колония-поселение, одна из семи в районе.

Раньше, проплывая мимо Сергушкина, приходилось задирать голову, чтобы увидеть избушки, склады, бараки колонии, теперь же высокий берег больше чем наполовину был съеден водой. Но все равно деревенька по-прежнему далеко от реки и, говорят, ее не затопит. Хотя людей выселили, колонию слили с той, что неподалеку от бывшего Большакова, но база лесхоза осталась, и постройки целы. Полно техники – трактора, грузовики, прицепы, легковушки, даже два-три комбайна. Видать, перегнали сюда из Кутая; будет Сергушкино этаким островком человечьей цивилизации среди воды. Правда, вряд ли долго протянет – в конце концов кончится поблизости продуктивный лес, и базу ликвидируют. Технику рано-поздно вывезут на лом. Умрут или окончательно съедут те несколько стариков, что, хоть и получили жилье в городе, остались здесь… Конечно, будут наведываться охотники, рыбаки, но вряд ли потрудятся, ремонтируя избы, подновляя печки. Так, переночевать, перекантоваться… И лет через десять-двадцать и эта деревенька перестанет существовать.

За Сергушкиным уже их места – пылёвские. Вот здесь посреди реки был остров Басковой. Березки, пока живые, с зелеными и рыжими листочками, торчали далеко, а под днищем уже стали попадаться кусты и застрявший в них топляк… Алексей резко свернул влево, на глубину, а взгляд не мог оторвать от березок.

«Хоть бы тогда порубили, сволочи, – думал с болью и злобой. – Как же это видеть такое… – Но сразу придумалось оправдание: – Нет, видать, нарочно оставили – как ориентир. Чтоб задёв опасались…»

За Басковым был еще остров, Коренной, не больше, но выше. Но и он уменьшился на три четверти, распался на несколько кочек. Алексей заметил, как из травы плюхнулись на воду утки, побежали по ней, махая крыльями. Две крупные взлетели уверенно, а пять-шесть поменьше, сереньких, – с трудом, то и дело рискуя свалиться. Семья.

Алексей следил за ними и боялся отвести глаза. Знал – отведет и сразу увидит слегка наклоненную к реке террасу, на которой их Пылёво.

С уток переключился на воду перед носом лодки, внушая себе: нужно быть осторожным, вдруг бревно, колья, к которым крепили когда-то сети, еще какая помеха… А на самом деле оттягивал момент, когда взгляд наткнется на пустоту на месте села.

Но бороться с собой долго не мог. Поднял глаза и дернулся от какого-то радостного испуга – крайий к реке дом стоял на месте. Стоял как ни в чем не бывало. Больше того – это была «гусинская» изба, давно оставленная. А теперь заколоченные досками окна освобождены, посверкивали на солнце стеклами.

Глядя в оцепенении на избу, Алексей вспомнил свою утреннюю фантазию о том, что здесь, в Пылёве, все как раньше, и стало жутко – ведь в прошлом сентябре он, уезжая, сам видел, как на деревню двинулся бульдозер, как катили чужие мужики бочки с бензином. И что – не сделали? Оставили? Пожалели? Вдруг в последний момент выяснилось, что расчеты оказались неверными и до их деревни водохранилище не дойдет?.. Избы оставили, и они будут как дачи для местных… Сейчас Алексей войдет в свой дом, сядет, как после тяжелого дня, у двери, потянется…

Громко взглотнул рыданием, оторвался от гусинской избы, перевел взгляд вправо… Соседнего дома не было, не было и школы, выглядывавшей раньше из-за угора… Поняв, что с деревней все-таки покончено, – но почему пощадили избу Гусиных? – Алексей почувствовал облегчение. Неизвестно, как бы действительно повел себя, обнаружь деревню целой. Может, второй раз и не хватило бы духу покидать. Или помчался бы скорее обратно, к жене, родителям: «Стоит Пылёво! Стоит, цело!»

Заглушил мотор, взял весло, стал осторожно подводить «Казанку» к тому месту, где раньше была пристань. Вот внизу столбы, плахи. Над плахами в прозрачной воде мечутся мальки. Удобно им здесь прятаться от щучат, окуньков…

Пристань кончилась, началась дорога; Алексею показалось, что он разглядел даже следы гусениц. Померил глубину веслом. С метр. Это ж сколько воды нужно, чтобы как следует работали турбины на ГЭС?.. И теперь поверилось рассказу Привалихина, что если прорвет плотину, то волна образуется на сотни километров. Такая сила скапливается, давление…

Наконец днище скребануло дно. Алексей обул болотники, прыгнул в воду, затащил лодку на землю. Оглянулся, прикидывая, как причалит паром. Пристани теперь нет, паберега пологая, мель.

– Ладно, чего я-то морочусь, – усмехнулся, – их дело.

Еще постоял, на этот раз сомневаясь, стоит ли оставлять вот так лодку. Не к чему пристегнуть – ни дерева рядом, ни столба… Плюнул.

Снова сменил болотники на ботинки. Съел пару бутербродов, допил чай из термоса. Взял ведерко, пошел в сторону дома Гусиных – недалеко от него находился колодец.

Интересно: когда причаливал, ни комаров, ни мошки не было, а пока переобувался, перекусывал – налетели. Алексей прибавил шагу – подальше от воды, в деревне этой кусачей пакости всегда бывало меньше.

Теперь – нет. Дрожащее, сероватое, пищащее облачко сопровождало его и там. Да и не существовало деревни. Алексей остановился в начале улицы, дальше – справа и слева – чернели пятна сожженных изб, стаек, бань. Но сожжено было небрежно, торопливо – остались пролеты заборов, торчали столбы ворот, валялись обугленные бревна, доски. Повсюду листы жести, крошево шифера, осколки печного кирпича, битые стекла, тряпки…