Слава богу, хоть Люба Гришина уехала… Всю дорогу сюда Ткачук боялся: причаливают, и появляется Люба… Она до конца, в том числе и по его, Ткачука, просьбе держала в Пылёве магазин. Когда наступил срок съезжать, Люба отказалась садиться на паром: компенсацию за потерю бизнеса (хотя какой это бизнес, в последнее время вряд ли какую-нибудь прибыль получала) ей не давали, и товаров оставалось на четыреста тысяч рублей. Куда их было девать – неизвестно…

Ткачук как глава сельсовета пытался помочь, добиться компенсации, открытия магазина Гришиной в Колпинске. Получал ответ: «Магазин – пожалуйста. Пускай оформляет документы, находит соответствующее здание. А с компенсацией – вопрос решается. Сейчас происходит корректировка проекта в связи с помощью малому бизнесу района».

Магазин в городе Люба открывать боялась, да и нереально было конкурировать с местными. «Задушат в месяц!» Осталась зимовать в пустом, выжженном Пылёве. И постепенно Ткачук потерял с ней связь, перестал справляться о ее делах. А теперь испугался встречи. Но нет – нету здесь уже ни Любы, ни ее магазинчика «Северянка». На месте здания – пятно пожарища. Свежее, чернее других. Весной сожгли или в начале лета…

– Э, товарищ директор, – позвали, – иди исть. А то совсем обессилишь.

Почему-то Ткачука называли директором; в этом обращении слышались ирония, смешок… Ладно, чего там, перетерпит.

Поднялся, взял пакет с бутербродами, бутылкой водки, пошел к костру.

– Где твой второй-то? – спросили.

– Да сам беспокоюсь уже. – Действительно, ночь почти, а Брюханов не возвращается.

– Не дай боже он с моим инструментом слинял!

– Куда он денется… И лодка на месте.

Ткачук устроился на еще теплом после дня кирпиче, достал водку:

– С устатку по капле. – Глянул на представителя дирекции по затоплению; тот пожал плечами.

– Тут, может, этого придется искать, – сказал милиционер. – Вместо отдыха.

Кое-кто из рабочих поддержал, и Ткачук почувствовал себя виноватым, поставил бутылку на землю.

– Так, прогорело? – Молодой мужичок в энцефалитке вывалил из помятой кастрюли картошку, стал палкой запихивать под угли.

– Погоди! Кашу разложим, – остановили. – А то вся в пепле будет.

– А откуда картошка? – спросил Алексей Михайлович; картошка была явно только что из земли.

Мужичок палкой указал себе за спину:

– Да вон деляна. Два куста выдернул – целая кастрюля.

– Насадил кто-то, – вроде как с сожалением вздохнул милиционер.

– Ну дак понятно, не падалкой наросла…

«Мерзляков, скорее всего, – определил Алексей Михайлович. – Его участок там был…» Вслух говорить не стал. Какая им разница – Мерзляков или кто другой допёр сюда в мае несколько кулей семенников, вскопал вручную поле, набросал в ямки картофелин… Теперь собирается ехать за урожаем. Главное, чтоб его не опередили. А то вот так по кустику можно всё повыдергать.

Ткачук хотел заметить, что нехорошо чужое брать, но не стал – и так дуются за лишнюю работу.

– Идет вроде кто-то, – сказали с той стороны круга.

– Главное, чтоб не медведь, хе-хе.

– Немудрено.

Это был Алексей. И Ткачук, увидев его, понял, как волновался. Как за ребенка.

– Что долго так?

– Туго двигалось. – Алексей присел на корточки. – Ну и… как-то нехорошо…

– Хорошего мало, – неожиданно поддержал представитель дирекции. – Мы вас понимаем… понимаем, как это… Я ведь сам с Шагонара.

– А где такое? – спросил тот, что принес картошку.

– В Туве… Большой поселок был, точнее, город официально. В восьмидесятые попал в зону Саяно-Шушенского водохранилища… Тоже переселили.

– Да? А сами… – в голосе Брюханова послышалось дрожание. – А сами зачем на такую работу пошли?

– Думал, пользу здесь принесу, – ответил представитель то ли серьезно, то ли с сарказмом.

– И как, получается? А?

Алексей Михайлович потянул Брюханова:

– Пойдем на руки полью. Поесть надо – и спать.

Когда отошли, попросил:

– Леш, не заводись… Давай без ора… У меня что-то давит, – потер грудь. – Ладно?.. Эти – они винтики. До тех, кто накрутил их сюда, нам не добраться, Леш…

– Ну да, ну да, – пробормотал Брюханов сосредоточенно, явно думая о другом.

– Ты слышишь меня?

– Слышу… Я не буду… А священник здесь?

– Уехал. За ним катер пришел.

– Ну и ладно… А с этими что говорить… – Брюханов сказал это снисходительно-брезгливо. – Лейте, надо действительно умыться. Как-то зудливо.

Вернулись к шаящему красноватыми углями костру; представитель рассказывал:

– …Приехали к дядьке в Краснотуранск, это рядом с Красноярским морем, и он нас повез рыбачить. Налимов ловить. Плывем на моторке, я смотрю, а под водой деревья стоят. Лес настоящий то ли елок, то ли лиственниц. Вершины в полуметре примерно от поверхности… И так жутко стало!.. А потом Саяно-Шушенское… Пороги затопили, сорная, больная рыба в верховье Енисея пошла… Тут, думал, иначе будет, по уму…

– Налимов-то наловили тогда? – спросил милиционер.

– Да наловили… Только – пришлось полчаса варить. Паразиты в нем. Почти вся рыба в Красноярском море больная. Живая, плавает, а из брюшек черви торчат…

– Полчаса?! Это что от налима останется после варки такой?

– Каша, ясно!

– У меня же в лодке щучка лежит, – вспомнил Алексей. – Надо запечь, а то пропадет. Здесь-то еще здоровая… Съедим по крошке – помянем деревню, реку.

Мужики невесело захехекали.

Ткачук с Брюхановым ночевали в гусинской избе. Там же легло и большинство рабочих. Начальство предпочло палатку.

Брюханов похрапывал, накрывшись курткой, а Алексей Михайлович и рад был уснуть, но никак не мог. Только вроде начинал задремывать, и в груди тут же дергало. Распахивал глаза, прислушивался к себе.

Сердце колотилось, будто пробежал в гору, и при каждом ударе упиралось словно в иглу. Укалывалось, сжималось, боль на мгновение пропадала, а потом, при новом ударе, – снова укол. Не сильный, но ощутимый, пугающий. Казалось, сейчас ударит сильнее, и иголка проткнет… Сейчас, когда не спал, и сердце, и игла удерживались на грани, а стоило поддаться дреме, и – дергало серьезной болью.

Лучше не спать, не терять контроль над собой.

Алексей Михайлович высосал за ночь четыре таблетки нитроглицерина – не помогало. Хотелось класть под язык еще таблетку и еще, перестать чувствовать это колющее колочение. Но вряд ли таблетки помогут. Вряд ли.

Дождался рассвета, пробрался к двери, вышел на улицу. Надеялся, на свежем воздухе станет легче.