— Да, мне очень интересно! — чужим, металлическим голосом ответил Никитин. Протопав по кабинету, он тяжело осел в кресло напротив.

— Может быть, лучше ты, Сережа, расскажешь, что у тебя произошло. — Она изо всех пыталась говорить дружелюбно.

— У моей жены диагностировали онкологию! — разрезав словами воздух, без вступлений бухнул он.

Варвара Сергеевна почувствовала, как задрожали, а затем сжались в кулаки ее пальцы, и горло сдавил спазм.

— Сочувствую… — выдавила она.

А что она могла сказать?

Эту женщину, такую далекую и близкую, она по определению любить не могла. Она даже не была с ней знакома. Но шутка ли сказать — сорок лет она знала о ее существовании, ловила на одежде своего любовника запахи ее дома… Как-то в отчаянии она испачкала помадой его рубашку и даже несколько раз звонила на домашний — чтобы садистки молчать в алекающую встревоженным женским голосом трубку… Но искренне жалела ее погибшую болонку, делилась с ней через ее мужа телефонами репетиторов для их дочери, а однажды, засидевшись с Сережей в отделе допоздна, даже ела ее суп, про который Никитин в обед забыл… Так много, оказывается, было вместе пережито за эти бесконечные годы!

Она ее уважала — за то, что заботилась о человеке, которого долгие годы они обе любили. Эта женщина ей часто мешала быть счастливой в каком-то конкретном дне, потому что у нее вдруг приезжала из Саратова мать или ее довели до истерики на работе, и верный муж, резко изменив планы, спешил домой. Она говорила с ней по ночам… Когда-то наивная Варя, может, и рассчитывала, что «законная» отступит сама, вдруг найдет себе кого-то менее занятого… Но все это было так давно… Законная выстояла и осталась с ним… И она, Варя, тоже осталась, но по другую сторону. Годы сами подкорректировали их роли — одна недавно стала бабушкой, вторая осталась просто подругой.

Но, видит Бог, Варвара Сергеевна никогда не желала ей зла!

— Так о чем ты хотела поговорить? — после затяжной, зависшей в кабинете черной тучей паузы, снова спросил полковник.

— Уже ни о чем. Это не важно.

— Угу… Значит, сначала ты заваливаешь меня сообщениями, а когда у меня появляется время, и я готов с тобой поговорить, это уже перестало быть важным? — гремел из тучи металлический голос Никитина.

— Мои проблемы пустяковые по сравнению с тем, что ты мне сейчас сказал.

Не придумав ничего лучшего, Варвара Сергеевна встала и направилась к двери.

— Погоди! Я охотно выслушать все твои проблемы! — издевательским тоном закричал ей в спину Никитин.

Дверь открылась, едва не ударив Самоварову. На пороге стояла секретарша с подносом.

— Ой, простите! — Поднос в руках секретарши покачнулся. — На всякий случай положила для вас сливки, — виновато добавила она.

— Спасибо, поставьте на стол! — нетерпеливо приказал Никитин.

— Сядь, выпей кофе, — немного смягчил голос полковник, когда секретарша, прикрыв за собой обиженно всхлипнувшую дверь, вышла. — Зря я, что ли, аппарат покупал?

Помешкав, Варвара Сергеевна присела на краешек кресла.

— В городе есть одна женщина, — сухо сказала она. — Ходят слухи, она помогает в самых сложных случаях. Онкология входит в их число.

— Погоди-ка… Значит, ты знала? Кто-то успел насплетничать или ты как, через свои сны увидела? И пришла сказать, у кого мне следует лечить жену? — Его тон снова зазвучал издевательски.

— Нет! — Варвара Сергеевна едва себя сдерживала, чтобы не расплакаться от обиды. — Я хотела, чтобы эта женщина посмотрела мою дочь. Она не может забеременеть.

— Забеременеть?! — полковник нехорошо рассмеялся.

Он встал с кресла и подошел вплотную к Варваре Сергеевне. В его близоруких, серы, х с набрякшими под ними возрастными мешками глазах, читалось вовсе не желание над ней поиздеваться, в них была настоящая боль…

— Пойдем-ка со мной! — схватил он Самоварову за руку.

— Это еще куда?! — Ее нервы были на пределе, и она резко выдернула руку.

— В наше все! В наш коллективный разум! И в наш маразм!

Никитин ткнул пальцем в компьютер на рабочем столе.

* * *

«Я никому не позволю проникнуть в мое позитивное мироощущение и манипулировать мною», — проснувшись, Инфанта вертела в голове придуманную для ордена фразу. А если быть точнее — бессовестно сворованную где-то в Сети.

Взрослые люди, какими бы циничными и ушлыми они ни казались, внутри остаются испуганными детьми, готовыми поверить во что угодно, лишь бы ощутить себя избранными.

Сегодня Даня должен был монтировать детскую передачу на эфирном телевидении.

Сказал, не знает, во сколько освободится — шутка ли сказать — работа для центрального канала города, да и начальства хоть отбавляй.

Открыв для себя радость от физической близости с мужчиной, она не могла ею насытиться. И выражение «позитивное мироощущение», которое до встречи с ним было такой же ложью, как и все, что ее окружало, наконец обрело смысл.

На радость соития нанизывалось все, что было связано с Даней: ее сводил с ума его запах, она восхищалась его неброской, но стильной манерой одеваться, ей нравилась его манера скупо ронять слова — к тому же она давно устала от людской болтовни.

А то, что он к своим тридцати пяти был далек от пирогов, что пожирнее, виделось ей достоинством, не недостатком.

Она помнила, сколь ограничен был в свободе успешный бизнесмен Юрий.

У него не было ни одной свободной минуты. Он спал с двумя мобильными под подушкой, семью видел по праздникам, жену воспринимал исключительно как бытовую функцию, да и любовником был скорым, посредственным…

Или тот же Петя. Силовик, не брезгующий скорой наживой. Надутый, толстый пузырь, недалекий, потливый, трясущийся за свой вялый сморчок, ради приободрения которого он прилип к ней, исправно исполняя все ее нелепые поручения.

У этих королей жизни и легиона им подобных, сними с них корону, не останется ровным счетом ничего, что заслуживало бы внимания женщины.

Их жены и дети, окажись король голым, первыми бы убежали из неприступной с виду башни.

Даня, скромный принц, не рвался к деньгам и власти, и потому сохранил способность хорошо чувствовать другого человека.

Он являл собой то, что когда-то было утрачено ею самой.

Сложись ее жизнь по-другому, она, видит небо, не стала бы жестокой, как Юрий, и беспринципной, как Петя. Она не растеряла бы свой дар и щедро применяла бы его на пользу людям.

Лишившись детства и юности, выживала как могла, а когда определила виновного, всего-то и захотела — восстановить справедливость, воздав по заслугам той, что когда-то лишила ее возможности капризно ковыряться в каше, спешить с красивым ранцем в школу, разогревать заботливо оставленный на плите суп, хвастать пятерками, по вечерам, под телевизор, пить в плюшевом халате чай с баранками, получать под елкой вожделенные подарки, заставлять ждать под окнами робеющих мальчишек, часами болтать по телефону с подружками, по воскресеньям ходить в «Аврору», спать на хрустящем от морозца белье, есть вдоволь конфет, напихивать в рот жвачку, чтобы скрыть запах сигарет, делиться восторгами и драмами первой любви…