Присмотревшись к одной из картин на стене, он вдруг понял, что прекрасная дриада, выглядывающая из громадного дупла в стволе могучего раскидистого дуба, – это рыжеволосая Рита. Изумрудное кружево листвы, узнаваемый, чисто «градовский», приглушенный и странно мерцающий свет… Белолицая дриада, окутанная облаком собственных волос, смотрит на тебя и в то же время сквозь тебя, как пьяная. Ее красота – это красота бессмертного, бестелесного существа, духа тенистых дубрав, глубоких оврагов и мшистых болот. Манящая и пугающая. Доступная и опасная.

– В нормальном случае полет продолжается от восьми до двенадцати часов. – Ник заставил себя отвернуться и продолжил инструктаж. – Сам понимаешь, никаких срочных дел ни в этот день, ни в последующий у тебя быть не должно. Никаких телефонных звонков, никаких гостей – только ты и твой гид. Между первым и вторым трипами должно пройти время. Минимум неделя. Эту неделю рекомендуется посвятить самоанализу.

– Будет о чем подумать, да?

Ник взглянул на него с тем особенным выражением дружелюбия, теплоты и легкой иронии, которое сразу же выдает опытного кислотника, уже прошедшего испытание раем и адом.

– Кислота – это триггер. Ты вернешься другим. Поверь мне.

* * *

В девять утра он уже стоял в дверях, отчаянно борясь с желанием плюнуть на все и остаться… ну хотя бы до вечера. Хэнк стоял тут же, в джинсах и вчерашней черной футболке, с дымящейся сигаретой в зубах.

– Пока, – пробормотал Ник, переступая порог. – Я позвоню.

Хэнк тронул его за манжету рукава.

– Верещагин, уходи с баркаса.

Голос, севший до хрипоты. Легкая гримаса, как будто табачный дым неожиданно оказался слишком горьким.

Продолжая смотреть на него в упор, Ник медленно кивнул:

– О’кей.

– Береги себя, Никита.

– Ты тоже, Георгий.

Ну все, пора. Выйти на площадку перед шахтой лифта, нажать на кнопку вызова, последний раз оглянуться, услышать эти слова:

– Ладно, увидимся, чувак.

– Да. – Ник еще раз кивнул. – Увидимся.

* * *

Прежде чем подняться в квартиру и вновь увидеть это лицо взбалмошной сорокалетней девочки с надутыми губами и нравственным кодексом неандертальца, прямо в салоне автомобиля он взрывает косяк, который свернул ему на дорожку Хэнк, и долго еще сидит, уставившись на панель приборов, пробуя осмыслить все, что произошло за эти дни.

Хэнк задумал грандиозное погружение, по времени это растянется месяца на три-четыре, но если этот погрязший в роскоши хиппи может позволить себе не работать (хотя, если разобраться, под кайфом-то как раз самая работа, офигенный наплыв бессознательного), то для него, Ника, это абсолютно неприемлемо. Придется наезжать к нему по два-три раза в неделю – проводить сеанс психоанализа и следить за тем, чтобы процесс самопознания не обернулся тяжелым психозом. Перепрограммирование мозга… Как человек, прошедший все стадии освоения внутреннего пространства под руководством доброжелательно настроенных специалистов, Ник был прекрасно осведомлен об опасностях, подстерегающих на этом пути. Сумеет ли он сделать для Хэнка то, что сделали для него год назад Маргарет Келлер и Джон Томпсон?

Бурлящий поток бессвязных мыслей резко меняет направление и устремляется в другое русло. Ксения, Ксения… Вожделенная дичь, за которой погнался, охваченный первобытным инстинктом. Накинул аркан – и сам оказался в сетях. Охотник и дичь поменялись местами. Хотя несправедливо было бы утверждать, что она ведет себя как охотник. Обычная мужская паранойя: мир полон женщин, одержимых желанием выскочить замуж… А на деле оказывается, что это далеко не так. Что ты сам хочешь этого куда больше, чем она. А она… она просто позволяет себя уговорить.

Подавив вздох, он смотрит на часы, потом на знакомый подъезд. Пора идти. В самом деле пора.

Ничего особенного. Просто войти, поздороваться, достать из шкафа спортивную сумку, собрать вещи. Поблагодарить за все. Повернуться и уйти. Первым делом она, конечно, ударится в слезы (раздосадованная Илона, шмыгающая красным, распухшим носом, – это зрелище для сильных духом), потом напомнит про деньги, потом опустится до угроз… Все к черту. Просто вставай и иди.

Ник выходит из машины, держа наготове брелок сигнализации, нажимает на кнопку, слышит привычное «квак-квак», роняет брелок в карман и уже поворачивается, чтобы идти, как вдруг…

Вернись! Ты забыл…

Что забыл? Он останавливается в недоумении. Лада, милая…

Забыл – что?

Там, под сиденьем. Вернись и возьми ЭТО.

Медленно, как под гипнозом, он поворачивается, смотрит на запертую «октавию», пытаясь понять, о чем идет речь. О! Разумеется! Но откуда ты… Все эти возгласы неуместны. Дрожащим пальцем он нажимает на кнопку, отключает сигнализацию, садится за руль, шарит левой рукой под сиденьем. Достает тяжелый металлический предмет, матово поблескивающий в лучах утреннего солнца, бьющего в глаза через лобовое стекло, засовывает предмет во внутренний карман куртки… Переводит дыхание и некоторое время разглядывает свои ладони, холодные и влажные.

Вернись и возьми… Значит ли это, что ОНО пригодится?

…Проходит час, и он выскакивает из подъезда с такой скоростью, как будто внутри бушует пожар. Несется к машине, держа в левой руке сумку с вещами, а в правой – наготове – брелок сигнализации. «Квак-квак». Бросить сумку на пассажирское сиденье. Ворваться в салон, устроиться за рулем. Попасть (и это самое трудное) ключом в замок зажигания. Уф-ф… Аккуратно вырулить за ворота, а там уж втопить так, что только пыль из-под колес!

Далеко он, правда, не уехал. Притормозил в районе Трубной площади и еще, наверное, полчаса сидел, откинувшись на спинку сиденья, тупо глядя сквозь стекло на проезжающие мимо автомобили, на спешащих по своим делам безликих пешеходов, на фасады окружающих зданий, на всю эту уличную суету.

Он чувствовал холодную дрожь в позвоночнике и быстрые, болезненные толчки своего сердца. Ни о чем не думал. Ни о чем не жалел. Наконец, убедившись в том, что пары марихуаны развеялись и можно продолжать путешествие по городу, нащупал в кармане телефонную трубку и набрал номер.

– Здорово, старина. Я возвращаюсь. Ты рад?

После чего коротко кивнул, как будто собеседник мог его видеть, завел машину и выехал на Петровский бульвар.

Ник смотрит на нее через стол, и его глаза темнее грозового неба. К тому же он непрерывно курит, что наводит на мысль о пережитом недавно стрессе. Какого рода был этот стресс, он уже намекнул ей по телефону, а сейчас собирается рассказать. Или делает вид, что собирается.

– Значит, ты забрал свои вещи? – уточняет Ксения, стараясь не смотреть на его забинтованную руку и уж тем более не думать о том, каким образом он заполучил эту травму.