Для усиления гарнизона в Севастополь введен был Судальский пехотный полк.

Настали дни Страстной недели, и многострадальный город отбывал память страданий и крестной смерти Искупителя. На бастионы и батареи понесли плащаницы, ставили их в походных церквах и в течение всей недели совершали службу. В этот год Пасха приходилась в одни и те же числа как у нас, так и у католиков. Как будто само Провидение указывало на таинственное знамение Креста, связывающее воедино всех христиан между собой. А между тем в Севастополе был поучительный пример человечеству и всему христианскому миру. Там два христианских народа, казалось, забыли учение Спасителя и шли под знаменем луны, рядом с поклонниками Магомета, против тех, которые вооружились на защиту христианства.

Наступил четверг Страстной недели. В уцелевших церквах, в блиндажах, на бастионах и в Александровских казармах собрались молящиеся к слушанию двенадцати Евангелий. В Александровских казармах служба совершалась в огромной комнате, где стояло несколько образов из разбитой церкви, аналой с Евангелием, два больших подсвечника с сотнями мелких свечей, затепленных усердием храбрых воинов и страдальцев-раненых.

Во время чтения двенадцати Евангелий противники открыли батальонный огонь против 3-го бастиона, и скоро заревели выстрелы по всей линии. Англичане пытались два раза овладеть нашими ложементами, но оба раза были отбиты с большим уроном. Неудачи заставили их усилить огонь, и канонада, перейдя на город, не умолкала в течение целого дня. Колокольный звон в церквах, возвещая православным начало чтения каждого Евангелия, сливаясь с ревом пушек и свистом ядер, производил особое впечатление на душу. «Хотелось, – говорит участник обороны, – плакать и молиться и вместе хотелось мстить и драться».

Наступил канун праздника. В шесть часов утра во всех походных церквах на бастионах и батареях, несмотря на сильную канонаду, совершалось, по православному обряду, погребение плащаницы. На Малаховом кургане служба происходила в блиндаже. Почти ползком нужно было войти в длинный и темный коридор, с колоннадой дубовых столбов по обеим его сторонам. Возле далевой стены стояло несколько образов, а посередине плащаница, освещенная свечами. Хор певчих, еще спевавшийся, стройными голосами пел: «Слава в вышних Богу». Молящиеся разных чинов и званий приходили, прикладывались к плащанице, отходили в сторону и скрывались в полумраке. Длинный коридор блиндажа живо напоминал темные киевские пещеры. Чувство глубокого благоговения наполняло душу при виде плащаницы, Евангелия в богатой оправе, престольного креста и образов святителя Николая в киоте и Божией Матери, освещенных несколькими свечами.

Началась служба. Солдаты и матросы наполнили блиндаж. Каждый входил с особым благоговением, горячая и усердная молитва отражалась на всех лицах. «Певчие пели, – пишет одна из присутствующих, – под дирекцией одного лейтенанта так хорошо, что ничье воображение не могло представить себе. Мы молились, и молились усердно, неумолчная стрельба не развлекала нашего внимания». Под тихое пение молитвы «Святый Боже» плащаницу понесли вокруг блиндажа, и, когда молящиеся вышли на площадку со свечами в руках, раздался неприятельский выстрел, и ядро со свистом пролетело над их головами.

По окончании службы гарнизон и жители Севастополя по русскому обычаю готовились встретить великий день Христова Воскресения с особой торжественностью. Все работы, за исключением самых необходимых, были приостановлены, и город мало-помалу стал принимать торжественный вид.

После полудня женщины целыми толпами спешили на бастионы. Жены матросов, землячки, кумы и даже дети, перегоняя друг друга, тащили мужьям, сватам и отцам куличи, сало, пасху и яйца. Во многих командах также заготовляли куличи, пекли булки. На батареях заметно было оживленное движение: там все чистилось, прибиралось, площадки бастионов, места у орудий, входы в блиндаже очищались от мусора, черепков и посыпались песком. Каждый готовился встретить праздник на своем посту, когда нельзя было в своем доме.

Наступила полночь. Было совершенно тихо, только изредка сверкнет вдали пушечный выстрел с нашей или неприятельской батареи и, как раскат грома, мерно загрохочет по холмам, окружающим город. Среди ночной тишины, нарушаемой зловещим гулом орудий и постоянной трескотней ружейных выстрелов в ложементах, благоговейно прозвучал благовест колоколов, призывавших к молитве. Улицы наполнились народом, спешившим в ярко освещенные храмы. Над сонной бухтой множеством освещенных окон горели Александровские казармы, а на противоположной стороне рисовалась греческая церковь во имя Петра и Павла. Толпы народа с зажженными свечами теснились внутри и огненной рекой снаружи окружали два храма Севастополя и госпитальную церковь на Северной стороне… А там, по траншеям и в укреплениях, под визгом пуль и ядер, заслышав благовест колоколов, защитники творили крестное знамение и произносили: «Христос Воскресе!»

С наступлением праздника на бастионах зажглись у икон свечи, солдаты и матросы горячо молились перед ними. Тепла была молитва защитников родины вдали от родной семьи. Всюду представлялись взору картины благоговения, и, казалось, на это время всякая опасность была позабыта.

Весь гарнизон и свободные от службы офицеры морских и сухопутных сил теснились в небольшом соборе Св. Екатерины и христосовались с главнокомандующим. Вокруг храма толпились матросы, солдаты и женщины. Целые ряды куличей и пасхи, с горящими перед ними свечами, ожидали освящения.

По окончании церковной службы духовенство было приглашено отслужить молебны на оборонительной линии у бастионных и батарейных образов. В ожидании священника бастионы смотрелись по-праздничному: возле расставленных куличей и яиц толпились люди, одетые в чистые и новые мундиры. В отдалении стояли жены и дети защитников, пришедшие похристосоваться и разделить вместе светлые дни праздника. Изредка раздавались выстрелы, под звуками которых слышались молитвы и церковное пение священника. С крестом в руках и с сосудом святой воды обходили пастыри церкви ряды защитников и, окропляя святой водой, поздравляли с наступившим праздником.

По окончании службы офицеры собирались в блиндаже одного из товарищей и разговлялись. Тесен был блиндаж, да радушен его хозяин. Все его помещение заключалось в яме, вырытой под одним из траверсов около сажени глубиной, шагов семь в длину и столько же в ширину. Яма эта земляной же стеной, с отверстием для прохода, разделялась на два отделения: первое назначалось для одного или нескольких офицеров, другое – для нижних чинов. Толстый накатник на столбах поддерживал земляной потолок блиндажа; две доски с прибитыми к ним поперечными брусьями заменяли лестницу, по которой спускались в блиндаж, и назывались по-морскому трапом.

Полумрак господствовал в блиндаже даже днем, свеча или лампа служила постоянным его освещением и днем и ночью. В переднем углу висел образ, а вдоль стен шли деревянные прилавки, служившие стулом и кроватью. Ковер и подушка на нарах да небольшой столик, покрытый чистой скатертью, составляли все убранство блиндажа. На столе стояли кулич, яйца и пасхальная закуска, какую кому удалось приобрести у приезжего маркитанта. Теснота и незатейливость помещения как бы соединяли присутствующих еще более тесными узами боевого родства. Говор, шум, поздравления с праздником, а порой и звонкий смех слышались в блиндаже и давали знать, что собравшиеся под влиянием праздника забыли о грозной действительности.