— Такой вот неожиданный расклад получается, — неуверенно начал Женя, — по сути, кроме невропатолога Колобко и бомжа Толика, которого использовали втемную, мы ничем не располагаем; и ценностей нет, и зацепок почти никаких не вижу, да и фоторобот, составленный со слов этого Толика, получился убогий и никакой ясности не дал. У нас почти ничего нет…

— Почти? — вопросительно спросил Стуков. — Это уже кое-что, давай продолжай свои размышления.

— Единственное, Иван Михайлович, на чем можно строить дальнейшие изыскания, — задумчиво проговорил Кудрин, — это эскиз Венецианова и орден Владимира третьей степени, похищенные у Рылеевых. Мне кажется, именно в этом направлении стоит дальше идти, а поскольку это самые ценные вещи — вдруг выплывут. Особенно, как мне кажется, эскиз художника Венецианова и представляет наибольшую ценность. И еще — нужно по нашей картотеке посмотреть, может быть, и найдется обладатель татуировок знакомого Семушкиной.

— Что касается эскиза и ордена, — задумчиво ответил Стуков, — то, возможно, это и есть та единственная ниточка, которая поможет размотать этот клубок, а если говорить о татуировках, так таких пруд пруди почти у каждого отбывавшего наказание. Однако попробовать стоит, а вдруг найдется тот амбал…

— А что ты думаешь об убийстве Семушкиной? — продолжал Стуков.

— Да, по всей вероятности, видимо, не поделили награбленное, — неуверенно сказал Женя, — хотя нам известно, что только эскиз Венецианова, возможно, может стоить гораздо больше, чем все остальное награбленное. И еще, мне кажется, простой уголовник не в состоянии будет оценить денежный эквивалент эскиза и может обратиться к какому-нибудь эксперту. Ведь как он может рассуждать: эскиз находился вместе с фамильными драгоценностями, значит, он представляет интерес и, возможно, больший, чем простые драгоценности. И еще — мне не очень верится, чтобы такая робкая и застенчивая рохля, как Колобко, мог пойти на убийство, тут, возможно, кто-то еще замешан…

— Молодец, капитан, — похвалил Стуков, — ты правильно рассуждаешь, давай и пойдем по этому пути.

— Вот что я подумал в связи с твоими умозаключениями, — задумчиво проговорил полковник, — лет двадцать тому назад я расследовал дело о краже трех эскизов картин Кипренского из одного музея. Так вот, подозрения в краже возникли в отношении одного художника, работавшего тогда в этом музее, — некого Зиновия Гейценбогена. Мошенник, каких свет не видывал, мозги у него работали как отлаженный часовой механизм, одним словом — умный паразит. Оперативным путем мы узнали, что именно он организовал и принимал участие в похищении этих эскизов, но легализовать эти данные не смогли. Уж очень хорошие адвокаты были у него и дело развалили, а через полгода два из похищенных эскиза всплыли на аукционе в Лондоне, якобы из частной коллекции одного израильского миллионера. Я тогда с этим Гейценбогеном часами беседовал, а он как уж уползал от меня и при этом усмехался. Для меня тогда в большей степени стало ясным его участие в похищении эскизов, когда коллеги из КГБ сообщили, что израильский миллионер — это мошенник Иосиф Гейценбоген, отсидевший за кражу в израильской тюрьме и являющийся братом Зиновия. А посадили Зиновия Гейценбогена за другое — буквально через месяц в музее отмечали какой-то праздник, и по пьянке он ударил одного из его участников, тот упал и, ударившись головой, получил сильнейшее сотрясение мозга. Вот за причинение тяжких телесных повреждений он и отбывал срок в Курской ИТК. Но самое главное в другом, — продолжал Стуков, — как ни удивительно, но после суда этот самый Гейценбоген попросил у следователя о встрече со мной. Я был очень этим удивлен, но приехал на встречу. Вот тогда он меня и попросил о помощи, чтобы его дочь не выгоняли с работы из-за его судимости. Как он сказал, ей недавно исполнилось восемнадцать лет, и она практически осталась одна, так как жена умерла еще при родах. Почему именно меня он попросил, я понял чуть позже. В той самой нашей беседе он сказал мне, где и в каком месте спрятан один из похищенных эскизов из музея, но оговорился, что под протокол ничего не скажет. Мы действительно нашли тот эскиз, ну а коль он рассказал добровольно, то я в рапорте это и указал. А на суде, когда прокурор запросил для него три года лишения свободы, суд неожиданно для меня учел это обстоятельство, и в результате Гейценбоген получил всего два года лишения свободы. Так вот для чего, Женя, я это тебе все рассказываю, — сказал Стуков, — в настоящее время господин Гейценбоген стал предпринимателем и является директором кооператива «Художественный салон на Пятницкой». Я с тех пор с ним не встречался, хотя и просьбу его выполнил; его дочь до сих пор работает на прежнем месте работы. Кто как не он в Москве лучше других знает обо всех криминальных оборотах в мире искусства. Поэтому завтра с утра мы с тобой и направимся в этот салон для встречи с Зямой Гейценбогеном; думаю, что по старой памяти он нам должен помочь.

На следующее утро в десять часов утра они уже входили в салон на Пятницкой улице. Дверь им открыл худощавый мужичок в шикарном велюровом костюме и с бабочкой вместо галстука. Внимательно присмотревшись к входящему первым Сту-кову, он воскликнул:

— Иван Михайлович, вы ли это!..

— Да, Зиновий Маркович, ну и память у вас, столько лет прошло, — ответил Стуков.

— И какая, простите за выражение, нелегкая занесла вас в мою скромную обитель? — продолжал хозяин салона.

Женя осмотрелся, небольшое помещение салона на первом этаже многоквартирного дома было обставлено со вкусом; на стенах висели картины, а на полках стояли разные поделки с надписью «Авторские работы».

Они присели за большой стол, стоящий в углублении комнаты, и Зиновий Маркович сказал:

— Видимо, вас привело ко мне какое-то важное дело, должен сразу сказать, Иван Михайлович, Гейценбоген помнит добро, хотя вы и представляете не очень приятную для меня организацию, рассказывайте, с чем пожаловали…

Стуков представил Кудрина, и Женя в общих чертах рассказал о похищенном эскизе Венецианова к картине «На пашне. Весна».

— Да, — произнес хозяин салона, — Венецианов — великий русский художник, а если говорить даже об эскизе его картины — немыслимых денег он может стоить. Но ко мне ничего не попадало в последнее время из таких работ.

— А вот здесь самое главное и цель нашего визита, — сказал Стуков, — если кто-либо обратится с этим эскизом — дайте знать, или к вашим коллегам кто-то с такой просьбой придет…

— Да чего уж, Иван Михайлович, — перебил его Гейценбоген, — никогда не связывался с вашей конторой, но исключительно для вас один раз нарушу свой принцип и если что-то узнаю, то проинформирую. Я же уже вам сказал, что Зяма добро помнит и добром отвечает.

— Спасибо, Зиновий Маркович, — сказал Стуков и написал ему на бумаге свой номер телефона.

— А кто вы сейчас по званию, Иван Михайлович? — спросил Гейценбоген.

— Полковник милиции, — ответил Стуков, и, попрощавшись, они с Кудриным вышли из салона.

— Уже полковник, — с грустью в голосе произнес хозяин салона им вслед, — а я помню того еще молодого капитана…