– Тоже заметил? – хмыкнула супруга. – Да, у Танюшки месяцев через восемь будет братик. Или сестричка.

– Как назовем? – поинтересовался я.

– Если мальчик, то Васей, а если девочка – то Настей.

У меня тут же зашевелилась мыслишка – пожалуй, если и летать в космос, то только три раза, не больше. Мало ли, вдруг Вера Михайловна слегка запуталась в сонной арифметике и мне суждено не вернуться не из пятого или шестого, а из четвертого полета? Ну вот не нравится мне название «Площадь Скворцова», и все тут. Пусть остается, как сейчас, площадью Калужской заставы. И памятников мне не надо, еще снесут во время какой-нибудь перестройки. Или переименуют, такое, кажется, тоже бывало.

Но на этом мои мысли о будущем были прерваны – вернулись тетя Нина с дядей Мишей, причем вместе. Теща предупреждала, что они задержатся, так что мы не волновались.

– Ну, дети, – торжественно заявила Нина Александровна, – поздравляю, у нас скоро будет дача.

– Ура! – вполголоса, потому что Танюшка уже спала, завопила Вера. – А зачем она нам?

– Затем, чтобы ваши дети были не как ты, впервые гриб увидевшая на тринадцатом году жизни. Здесь все-таки город, хоть и на берегу речки рядом с лесом. Тем более что через Пахру за институтом уже строят еще один мост, говорят, и тот берег будут застраивать, тогда мы вовсе окажемся в центре.

– И где это будет? – поинтересовался я. Меня Октябрина тоже пыталась втянуть в дачный кооператив, но я тогда отмахнулся, было не до всякой ерунды.

– Семенково, это там, где Калужское шоссе примыкает к Варшавскому. Рядом большой лес, речка, правда, совсем маленькая, а неподалеку Вороновские пруды, там вообще, кажется, цековские дачи.

– Не цековские, а совминовские, – уточнил дядя Миша. – Но эти тоже не лыком шиты, знают, где поселиться. В общем, места там хорошие. Мы записались на участок двенадцать соток и дом за девять тысяч. Но это еще можно переиграть, если у вас вдруг с деньгами не очень. Мы с матерью потянем только тысячи четыре, не больше.

– С деньгами у нас все нормально, – уточнил я.

– А вы туда от нас не сбежите? – на всякий случай решила слегка испугаться Вера.

– Дочь, да как у тебя вообще язык-то повернулся такое ляпнуть, – возмутился дядя Миша. – Будем там с внуками сидеть, чего им, мля, в городе-то летом маяться.

А потом одно за одним пошли невероятные события. Первое нас с Верой еще не очень потрясло, хотя, конечно, ввергло в недоумение. Тетя Нина достала из сумки бутылку кагора, выставила ее на стол и заявила:

– Я, конечно, пьянства не одобряю, но по такому поводу можно слегка себе позволить. Вить, для тебя лимонад есть, Миш, доставай его.

И тут случилось второе событие, аналогов которому не было и не могло быть. Дядя Миша достал не одну, а две бутылки лимонада, торжественно объявив:

– Все, я теперь как Витя, тоже не пью. Хватит, выпил уже свое. Так что вы, женщины, давайте без нас.

Дальше последовала немая сцена, прерванная Верой.

– А я беременная! – обрадовала она родителей. – Поэтому тоже буду лимонад. А ты, пап, конечно, молодец.

– Когда ты его закодировать-то успел? – удивился Антонов.

– Да я здесь вообще ни при чем! Сам он, все сам.

– Ну и ну, пусть мне теперь кто-нибудь попробует сказать, что чудес не бывает, – резюмировал духовный брат.

– Так что тебе, мать, придется пьянствовать в гордом одиночестве, – поддел супругу дядя Миша. – А если всю бутылку сегодня уговорить не сможешь, так тоже неплохо, завтра будет, чем похмелиться. Гы-гы-гы!

– Тьфу на тебя! – возмутилась тетя Нина. – Наливай и мне лимонада, а вино я тогда Октябрине отнесу, она кагор любит.

В новогоднюю ночь мы с Верой, немного посидев за столом после боя курантов, сели в «Москвич» и поехали на улицу Крупской. И, как семь лет назад, в ночь с шестьдесят второго на шестьдесят третий, прогулялись по скверу – сначала вниз, к проспекту Вернадского, а потом обратно, к Ленинскому.

– Все точно как в первую нашу зиму, – шепнула мне Вера. – Я ведь уже тогда почувствовала, что у нас все будет хорошо. Вот только… ой…

Вера закрыла глаза, затем снова их открыла, и так несколько раз подряд.

– Что с тобой?

– Да ничего страшного, вот только мне почему-то кажется, что тут должен быть памятник Ленину и Крупской. Закрою глаза – он есть, открою – ничего нет.

– А что за памятник-то? – на всякий случай спросил я, хотя в ответе практически не сомневался.

– Ну… сидят они на скамейке. Крупская читает газету, Ленин смотрит вдаль. Причем он почему-то уже старый, а она совсем молодая, больше двадцати пяти никак не дашь.

Да уж, Вера довольно точно описала скульптурную группу, которая появится здесь только в восемьдесят девятом году.

– Очень точное описание, – хмыкнул Антонов, – и я, кажется, знаю, какое место ей надо будет показать в ближайшее же время. И спросить, что она там увидит с закрытыми глазами.

– Я тоже знаю, но сегодня праздник, так что все потом, потом.

В самом начале своей межвременной эпопеи я себя никем, кроме Антонова, не ощущал. Смена фамилии при переходе из двадцать первого в двадцатый никак на это не влияла. Ну примерно как я на одном форуме имел ник Каин, а на другом – Австралопитек. При этом меня совершенно не тянуло ни убить брата, которого я отродясь не имел, ни посетить родину австралопитеков, юг Африки – ну их на фиг, тамошних сбросивших ярмо апартеида негров, у нас и своих гопников хватает. Ник – он и есть ник.

Потом я заметил, что в двадцатом веке у меня несколько иное мироощущение, нежели в двадцать первом, но пока это еще оставалось в рамках одной личности. Например, человек в первый день долгожданного отпуска и в последний – он, конечно, один и тот же, но все-таки немного разный.

А вскоре я и сам обратил внимание, и Ефремов мне об этом же сообщил – в общем, нас как-то незаметно стало двое. Мы почти сразу научились общаться друг с другом, а чуть погодя – блокировать какие-то избранные воспоминания одной личности от другой. Ясно, что от этого различия между Скворцовым и Антоновым только возрастали, году этак к шестьдесят восьмому мы иногда даже не всегда понимали друг друга с полуслова – что-то приходилось хоть парой слов, но уточнять дополнительно.

– Вот не нравится мне все это, – как-то раз заявил Антонов.

– Что именно? – не понял я. – Не вижу поводов для неудовольствия. Или ты про то, что у Веры и Веры Михайловны начали прорезаться какие-то способности вроде наших, но совершенно на них непохожие?

– Нет, это как раз то, что вселяет малую толику оптимизма. Без этого все было бы вообще беспросветно.

– Да что с тобой такое? – даже слегка обеспокоился я. – Неужели ухитрился заболеть, причем втайне от меня?