В промежутке между двумя письмами, отправленными Хэмпи и господину Натаниэлю, Люк решил, что его подозрения не имеют никаких оснований, жизнь на ферме текла мирно, а Ранульф загорел и с каждым днем становился все веселее.

Но по мере приближения осени мальчик начал увядать, и наконец Люк подслушал тот странный разговор, о котором сообщил в письме господину Натаниэлю; после этого ферма снова сделалась ему ненавистной, и он стал следовать за Ранульфом как тень и считал часы до получения от господина Натаниэля разрешения возвратиться вместе с мальчиком в Луд.

Возможно, вы запомнили, что в первый проведенный им на ферме вечер Ранульф выразил желание присоединиться к детям, которые ночью следили за коровами вдовы, но желание это, по всей видимости, оказалось мимолетным, и он просто забыл о нем.

А потом в конце июня — точнее говоря, на самый Иванов день — вдова спросила у Ранульфа, не хочет ли он присоединиться к маленьким пастухам. Но к вечеру начался сильный дождь, и план сам собой отпал.

И о нем не вспоминали до самого конца октября, за три или четыре дня до того, как господин Натаниэль покинул город. Осень на западе была крайне мягкой, ночи сделались скорее свежими, чем холодными, и когда в тот вечер дети постучали в дверь, чтобы получить хлеб и сыр, вдова начала безобидно посмеиваться над Ранульфом за то, что он, выросший в городе, ни разу не провел ночи под открытым небом.

— Почему бы тебе не сходить в ночное с пастушатами? Ты ведь хотел, когда приехал сюда, и доктор говорил, что это не причинит тебе вреда.

В тот вечер Люк пребывал в особо глубоком унынии; господин Натаниэль еще не прислал ответа на его письмо, хотя прошло уже больше недели. Он чувствовал себя несчастным и одиноким, ответственность тяжелым грузом давила на его плечи, и Люк опасался, что, проведя ночь под открытым небом, Ранульф простудится. Кроме того, любое предложение со стороны вдовы казалось ему подозрительным.

— Господин Ранульф, — воскликнул он взволнованно, — я не могу тебя отпустить. Его честь и моя старая тетя были бы против, ведь ночи-то теперь сырые. Нет, господин Ранульф, будь хорошим мальчиком и отправляйся спать, как всегда, в свою постель.

Говоря это, он поймал на себе взгляд Хейзл, которая незаметно ему кивнула.

Однако вдова воскликнула с пренебрежительным смешком, к которому присоединился пронзительный голос Ранульфа:

— Ничего себе ночи сырые! Да ведь за последние четыре недели не пролилось ни капли дождя! Не позволяйте ему нянчиться с вами, господин Ранульф. Молодой Хэмпен у нас просто старая дева в брюках. Такой же, как моя Хейзл. А я всегда говорила, что если даже она не умрет старой девой, это вовсе не значит, что она по природе такая!

Хейзл ничего не сказала, только обратила к Люку умоляющий взгляд.

Однако Ранульф, увы, был испорченным мальчишкой, а потому непрочь был насолить Люку, поэтому он запрыгал на месте, выкрикивая:

— Девица Хэмпен! Девица Хэмпен! Значит, я иду с ними!

— Так и надо, маленький господин! — расхохоталась вдова. — Из тебя получится настоящий мужчина.

Три маленьких пастушонка, застенчиво улыбавшиеся во время всей этой сцены, широко ухмыльнулись.

— Делай, как хочешь, — мрачно промолвил Люк. — Но я тоже пойду. А тебе все равно придется одеться потеплее.

И они отправились наверх — надевать сапоги и брать шарфы.

Когда они спустились, Хейзл, поджавшая губы и хмурившаяся, выдала им положенные сыр, хлеб и мед, а потом, глянув украдкой в сторону вдовы, которая, повернувшись спиной, разговаривала с маленькими пастушками, сунула в руку Люка две веточки фенхеля.

— Постарайся заставить господина Ранульфа прикрепить к своей одежде одну из них, — шепнула она.

Уже это не вселяло особой радости. Но как может подручный садовника, еще не достигший восемнадцати лет, справиться с избалованным сыном своего господина, особенно если этому препятствует волевая пожилая женщина?

— Вот и хорошо, — проговорила вдова, — пора вам выходить. Идти предстоит полных три мили.

— Да, да, пошли! — взволнованно воскликнул Ранульф.

Люк понял, что дальнейшие возражения бесполезны, и посему маленький отряд погрузился в лунную ночь. Мир вокруг казался прекрасным. Одну грань темноты представляли собой сосны, тонувшие в густой черной тени; другую — строения фермы, похожие на бледные человеческие лица. А между двумя этими крайностями располагались все оттенки серого цвета — плещущая волна Пестрянки казалась скорее белой, чем серой, а все прочие деревья — платаны, падубы, оливы — можно было отличить скорее не по форме листьев, а по яркости черного цвета.

Они молча топали вверх по течению вдоль берега Пестрянки — Люк был слишком встревожен и расстроен, чтобы говорить, Ранульф погрузился в мечты, а маленькие пастушки молчали от застенчивости.

Под ногами то и дело попадались протоптанные скотом тропы — идти было бы тяжело даже днем, не говоря уже о ночи, — они не проделали еще и половины пути, как Ранульф начал отставать.

— Может быть, хочешь передохнуть и вернуться назад? — с надеждой спросил Люк.

Ранульф только пренебрежительно дернул головой и прибавил шагу.

Теперь он старался не отставать до тех пор, пока не добрались до места назначения — крохотного оазиса богатых пастбищ, расположенного на склоне в миле или двух от гор.

Здесь, оказавшись в собственном королевстве, маленькие пастушки оживились и, обмениваясь шутками с Ранульфом, принялись собирать ветки и сучья для шалашей, пострадавших за двенадцать часов от ветра. Потом все занялись сбором хвороста, чтобы развести костер, и Ранульф проявил максимум энергии.

Наконец все устроились для долгого бдения, расположившись возле костра, смеясь и радостно ожидая наступления восьми темных часов, когда случаются всякие приключения.

Коровы устроились неподалеку и жевали свою жвачку, дремля с открытыми глазами. Небольшое освещенное костром пятно казалось единственным обитаемым миром в окружающем их темном пространстве.

Тут Люк заметил, что у каждого из пастушков к одежде, как и у него самого, приколота веточка фенхеля.

— Вот это да! А почему, ребята, вы все носите фенхель? — спросил он.

Они посмотрели на него с удивлением.

— Но ведь вы тоже носите веточку, господин Хэмпен, — с недоумением проговорил старший из них, которого звали Тоби.

— Конечно, потому что это подарок молодой леди, — добавил Люк непринужденным тоном. — Но разве вы всегда выходите в ночное с веточкой фенхеля?

— Нет, только в эту ночь, — откликнулись дети.

И поскольку на лице Люка сохранялось недоумение, Тоби спросил:

— А разве у вас в Луде не носят веточку фенхеля в последнюю ночь октября?