То и дело к Феликсу подбегали его доги и старались протиснуть свои чудовищные морды между ним и гостями, чтобы выразить хозяину обожание. Гости вздрагивали, пугались, а Феликс весело отталкивал псов прямо на официантов, которые если не валились с ног, то роняли подносы и густо смущались. Доги обнюхивали то, что оказывалось на земле, и не ели.

Такое непринужденное фланирование между столами позволяло Кругелю время от времени тихо исчезать из поля зрения жаждущих с ним пить, есть и общаться. За время ужина ему не единожды приходилось удаляться внутрь дома, поскольку люди, с которыми он беседовал в своем кабинете, не могли встретиться друг с другом наедине ни при каких обстоятельствах. Делал он это по знаку неприметного человека, маячившего в дверях, которого следовало принимать за охранника.

Чья-то невидимая рука постоянно поддерживала жизнь в камине: всякий раз огонь горел ровно, ухоженно, с мягким потрескиванием, сонно вплетающимся в мерный ход часов. Плотно закрытые окна кабинета не пропускали уличного шума, толстый ковер скрадывал шаги. Феликс вынул из ведра сверкающую кочергу и поворошил ею угли, подняв каскад искр. Задумчиво понаблюдав за тем, как усмиряется пламя, он вернул кочергу на место, затем подошел к столу, взял бокал, поболтал в нем коньяк, понюхал и, не отпив, поставил на стол. Человек, плохо знающий Феликса, мог подумать, что тот в растерянности, но это было не так, – вереница бесцельных действий скорее указывала на то, что в нем зреет продуманное и, скорее всего, жесткое решение. В эбонитовой пепельнице тлела сигара. Феликс взял ее и, слегка откинув голову, глубоко затянулся.

– Ну как тут избавиться от вредных привычек? – Он повертел сигарой перед Книгой, который с монументальной невозмутимостью присутствовал в кресле и только что не спал, зажав в зубах дымящуюся папиросу.

Полковник сочувственно пожал плечами и опять замер в позе служивого сенбернара. Ему надлежало присутствовать, но это была уже третья встреча в кабинете Кругеля и, по ощущению Книги, не последняя, а в саду меж тем цвел, благоухая, ужин.

Полковник устал, хотелось жрать, ослабить галстук, в туалет хотелось или, на худой конец, домой, поэтому красноречивое описание политического тупика, в который уперся придворный политконсультант мэра города, Книга слушал вполуха. Политконсультант волновался, поддакивал сам себе, как бы приглашая к согласию с его выводами, и то и дело оглядывался на человека в серийном карденовском костюме, который молчал, как Книга, застыв в вольной позе на равных (было в нем что-то от избалованного бульдога), и только обильный пот на лбу выдавал в нем внутреннюю напряженность. Человек был представлен как ближайший помощник мэра и доверенное лицо лояльных градоначальнику видных бизнесменов. Звали его Чен Кимович, по национальности он был кореец.

– Продолжайте же, прошу вас, – ободрил Феликс политконсультанта, сел в кресло напротив, положив ногу на ногу, и, охватив колено руками, уставил на него свои полные интереса светло-зеленые глаза.

– Собственно говоря, – тот метнул тревожный взгляд в корейца, – собственно говоря, я уже представил ситуацию в контексте нашего общего, надеюсь, интереса. Видно, что им удалось взять улицу, оседлать, так сказать, толпу, которая навязывает личности некую общую сущность, подавляя ее собственную, да? Речь идет о своего рода воздействии на массовое сознание, подмене интересов отдельного человека интересами толпы, которые, в конечном итоге, являются не очень искусно скрытыми интересами оппозиции. Разум подменяется страстью, которая вливает личность в массу, всегда состоящую из людей-массы. Страсть – понятие иррациональное. – Консультант вынул платок и протер лицо и шею. – Я хочу сказать, что сейчас они могут делать с толпой все, что угодно, поскольку политика – это рациональная форма использования иррациональной сущности масс. Если чернь просит луну, надо ей ее пообещать, да? Ведь толпа – как женщина. – Он опять взглянул на корейца и неуверенно продолжил: – Она капризна, своенравна, эмоциональна, но вместе с тем готова к внушению и подчинению, да?

– Не знаю, – вставил Феликс, жестом, впрочем, предлагая продолжать.

– Конечно, я уже говорил, но могу повторить то, что я уже говорил, что массами управляют идеи. Однако идеи, по большей части, химерические, поскольку управлять толпой можно только на уровне веры. Так вот, боюсь, что наши противники, – он сделал порывистый вдох, – сумели оформить свои политические интересы в идеи, способные импонировать массам, управлять ими. Если это так, то вопрос вождя становится неактуален. Более того, вождь может быть – и обязательно будет – размыт, распределен внутри небольшого круга элиты, чтобы решительные действия властей не нанесли заметного ущерба движению.

– Все, молодой человек. – Феликс резко поднялся с места. – Вы исчерпаны. Благодарю вас за популярное изложение идей Ле Бона, Ортеги-и-Гассета и Адольфа Шикльгрубера, все было весьма познавательно, но вы – исчерпаны. У вас хорошая база.

– Я доктор политологии, – пискнул консультант, как бы обороняясь.

– И все же. – Феликс отошел к окну, повернувшись к присутствовавшим спиной. – Как доктор политологии – коротко и ясно – изложите ваше понимание происходящего. В начале нашей беседы Чен Кимович обещал быть реалистом.

Консультанат протер очки и, не оглядываясь больше на корейца, будничным голосом доложил:

– Положение очень тяжелое. С каждым днем оппозиция крепнет, набирает очки. Это не наша оппозиция. Она не хочет договариваться, поскольку мы связаны выборами, ей не выгодно. Активное вмешательство подразделений внутренних войск либо взорвет ситуацию, либо толкнет к единению с толпой. В милиции, особенно среди рядового состава, очень много недовольных. По известным вам причинам. Времени у нас нет. Решения тоже нет. Есть варианты решения, но они либо нереалистичны, либо корыстны. А мы должны быть святее римского папы. Мы не можем действовать адекватно. По крайней мере, сейчас.

Консультант умолк, похоже, с облегчением. Образовалась быстро накаляющаяся тишина. По скулам Феликса прокатились желваки. Он развернулся, сцепив руки за спиной, неспешно подошел к корейцу, слегка нагнулся, чтобы приблизить к нему свое ставшее вдруг бесцветным лицо, и тихо, почти вкрадчиво спросил:

– Что же делать?

– Не знаю, – выдохнул кореец.

– Знаете! – отрезал Феликс и испытующе уставился в мелко мигающие раскосые глаза. – Иначе бы вы не были здесь.

Медленно, в каком-то отрезвляющем гипнозе, кореец сполз с дивана и выпрямился перед Кругелем. На кривых жокейских ногах пузырились мятые карденовские брюки.

– Понимаете, – выдавил он сорванным голосом, – сюда едут уже из регионов. Шахтеры, еще какие-то. Информация очень противоречивая… Агрессия к власти нарастает… Это нельзя допустить… никак нельзя, п-понимаете?..

– Сядьте, пожалуйста. – Чтобы скрыть выражение брезгливости на лице, Феликс вернулся к окну и стал наблюдать за веселящимися гостями.

Чен Кимович сел, но теперь как покорная такса. Вытянулся и консультант. В навалившейся тишине все четче, вперегонки с камином, стучали часы, но кабинетный уют никого не обманывал, и даже Книга навострил слух, проснувшись. Левую руку Феликс просунул в карман брюк, небрежно откинув полу белоснежного пиджака, в правой зажал тлеющую сигару. Его голос, всегда мягкий, чарующий, зазвучал неожиданно жестко: