— Подождите меня здесь. Выпейте воды.

Он отсутствовал несколько минут. Да и какое значение имело это глупое время, когда все, я это подсознательно чувствовал, было кончено. Вода отдавала болотом. Он вернулся и передал мне короткую записку, которую, без сомнений, уже прочитал. Старательный ровный почерк. А смысл? Я почти не улавливал его. Она осознает вину передо мной за то, что не рассказала всего сразу. И поэтому меня не достойна. Мы больше не должны видеться, иначе все будет напоминать ей о ее позоре. Она желает мне счастья, поставив на себе крест. Девочка не понимала, что, заживо похоронив себя, то же самое сделала и со мной. Я порвал записку на мелкие клочки и ушел не попрощавшись.

Надо мной низким давящим куполом нависало свинцовое небо. Из него равнодушно поддувало белыми мухами. Они медленно опускались на землю и исчезали, не оставляя и следа. И все вокруг становилось черным-черно. И мне казалось, что этот траурный саван уже поглотил меня…

Не помню, как я позвонил домой Вершинину и спросил его адрес, чтобы зайти. Он ничуть не удивился и сказал, что ждет, никуда не уходит. Уже в прихожей я понял, что попал в квартиру холостяка, такого же, как и я сам. Кругом если и не грязь, то следы запустения. Меня обнюхивал громадный черный ротвейлер, смотрел исподлобья неодобрительно и скалил зубы. Подполковник, широкогрудый, длиннорукий, мускулистый, потрепал его за холку и сказал, что пришли свои. Зверь тяжело вздохнул и повалился на коврик в углу. Вслед за рубоповцем я очутился на маленькой кухне. Здесь тот же неподметенный пол, раковина, забитая посудой, клеенка на столе в хлебных крошках и засохших подтеках пролитого молока. Вершинин пару раз провез по столу тряпкой и указал мне на табурет.

— Чай, — предложил он мне. — Чай с сахаром.

Затем мельком заглянул в хлебницу. Однако я успел заметить, что там пусто.

— Я пришел не за этим, — сказал я. — Не осталось ли у тебя дагестанского коньяка?

Он пожал плечами.

— Когда мне хреново, коньяк не лезет. А тебе есть чем похвалиться?

— Нет.

— В таком случае водка.

Вершинин был небрит, и от него явственно потягивало свежаком. Как оказалось, он выпил уже много, но не выглядел пьяным. Достал початую бутылку, и мы допили ее без закуски. Выставил на стол вторую, извлек из морозильника пельмени.

— Старые. Если желудок слабый, не рекомендую.

Как и я, он был непривередлив в еде. Позже поведал, что так же частенько питается килькой в томате. Иногда от нее тянет блевать, но лень готовить.

После нескольких месяцев трезвости алкоголь подействовал на меня убийственно. Уже после первой пары рюмок я стал в хлам пьян. Выпил больше и пришел в норму. Я пожалел, что не пил раньше, и позавидовал тем, кто по любому поводу лезет в бутылку. Наверное, я ненормален. Очередной сумасшедший в безумном мире, готовом ухнуть в тартарары. День угасал, занавески на окнах были задернуты, желтый свет лампочки напоминал мне о таких же кухонных посиделках из прошлого. Но никогда я не был так откровенен.

— Я привязался к ней, — пьяно, с надрывом повторял я. — Тридцатипятилетний дурак, извращенец, строил планы насчет четырнадцатилетней девчонки. Ее… Над ней… а я даже не могу никого пристрелить. Их всех убил ты. Почему? Зачем?

Подполковник, потонувший в клубах серого тошнотворного дыма, не выпуская сигареты изо рта, наполнил себе полный стакан.

— Потому что я тоже, наверное, привязался, — сказал он. — Или любил. Или сходил с ума много-много лет. Тогда я совсем другим был, учился в «вышке», надежды аж подавал, пока не встретил ее. Ну и вся жизнь шиворот-навыворот… Зато она сделала меня мужиком. Учебу я бросил, отслужил в воздушно-десантных, благо подготовка была. Потом ментовка, оргпреступность, террористы, командировки, пошло-поехало. Она не в себе была, шизофреничка. Лечилась, выписывалась, мы встречались, разбегались, ссорились насмерть. Она спала с кем ни попадя, и я это знал. Бывало, меня на измене поймает и грозится убить. Но мы понимали, что никогда не расстанемся навсегда. А папаша ее — вор в законе. Мы с ним устного соглашения достигли, что в случае чего я его прикрою, а он типа дочку благословит на общение с ментом, не увезет ее никуда отсюда. Сейчас они лежат рядом, на кладбище, отец и дочь. Я всегда воспринимал ее как маленького неразумного ребенка. И помнить такой буду. Три месяца назад ее папаша отмечал в кабаке свой день рождения, она тоже пришла поздравить его. А мы чуть позже выехали по вызову. Стрельба в центральном ресторане города. Обнаружили лишь трупы, битое стекло и залитые кровью столы. Оставшиеся в живых показали, что убийцы в масках были. Сначала хладнокровно перестреляли охрану, ворвались, швырнули гранату, открыли огонь. Лучше бы она умерла сразу. Но ей не повезло. Ее захватили оглушенной и увезли с собой. Потом обнаружили труп с отсеченными грудями, изуродованными половыми органами и перерезанным ртом. Я уже знал этот почерк и пообещал себе… Жаль, что Клоун сдох так рано, совсем не успел помучиться…

С Вершининым нас сблизили утраты и водка. Выпивая, он рассказывал, как убивал врагов на войне и здесь, обезвреживая особо опасных преступников. Он уже не помнит, что чувствовал, когда отнял первую жизнь, и не знает, чем будет заниматься теперь. Я не мог особо похвалиться успехами в частом использовании оружия и столь меткой стрельбе. Мой единственный жмурик — наемный убийца, и по поводу его смерти я тоже не раскаивался. Мы — дети жестокого бесчеловечного века — стали равнодушны, грубы и черствы. Свою антигуманность старшее поколение объясняло великими идеями, следующее за ним — пользой дела, магией непрерывного обогащения, ставшего смыслом существования нынешних банкиров, бизнесменов и политиков. Вечер плавно перерос в ночь, мы несколько раз наведывались в ларек, чтобы пополнить запасы спиртного и скромной снеди — пельменей и рыбных консервов. Не ложась, мы пропьянствовали весь следующий день. Свалился я с наступлением сумерек. Что-то еще бормотал, а Вершинин перетаскивал меня на диван в комнату.

Утро было ужасным: ломило виски и затылок, выкручивало кишки.

— Поднимайся, — сказал подполковник, расталкивая меня.

Он был свеж и выбрит. На кухне поспевал завтрак: радостно фыркала и плевалась маслом яичница с ветчиной, закипал кофе. Остатки сил ушли на то, чтобы засунуть голову под струю холодной воды. Немного отпустило, но я знал, что это ненадолго. Я проваливался в трясину очередного запоя.

— Прими вот это. — Рубоповец протянул мне красную таблетку. — Используется в спецподразделениях, сильнейший стимулятор умственной и физической деятельности. Похмелье как рукой снимет.

Я послушно принял лекарство, запив его обжигающим кофе. Вскоре мир стал преображаться, запестрел миллионами красок, расцвел и заблестел, и жизнь была бы прекрасной, если бы не камень, тяжелый, неповоротливый, оставшийся лежать у меня на душе.

— Мне надо идти, — говорил тем временем Вершинин. — Позвонили с работы, служебное расследование в отношении меня прекращено, прокуратура типа не усматривает в моих действиях ничего противозаконного. Любопытно, что за всем этим скрывается? И кто?